К середине зимы стали умирать солдаты Болховского. Маметкул, всё это время находившийся в лагере и ждавший своей судьбы, сказал Ермаку: «Не довезёшь ты меня до Москвы!» – «Сам есть не буду – тебе свой кусок отдам, – сказал Ермак. – А в Москву ты у меня попадёшь!»

Но натиск холода был так силён, а пищевой рацион так мал, что за стрельцами стали погибать и казаки из самых теплолюбивых. Кто пришёл в вольницу из донских и днепровских степей, с раздолий Яика. Самыми крепкими оказались казаки из Поволжья, сильнее были только северяне, выходцы с Северной Двины, как сам Ермак.

Но к февралю мор уже вовсю охватил заметённый снегами Карачин остров. Трупы выносили из промёрзших изб и землянок и, точно большие поленья, укладывали недалеко от жилья, где и жить уже было невмоготу! С горечью и ужасом смотрели обмороженные казаки на закостеневшие лица своих мёртвых товарищей. Их не брала турецкая сабля на Азове, и кривой крымский меч в причерноморских степях не одолел их, казачков миновал польский свинец на Днепре, не сразила ногайская стрела на Волге. И даже сибирская татарская стрела не унесла их жизнь! Всех перебороли они! Всех пересилили! Казаков убивал сибирский холод. Их настигла голодная смерть в ледяном краю.

То, что не сделал враг, сделала грозная Сибирь. В эту зиму погибли почти все стрельцы, так и не вступившие ни в одну битву с врагом, и больше половины казаков Ермака. Умер и воевода Болховский. Но выжил сотник Иван Глухов и несколько самых крепких стрельцов, когда-то набранных из северных областей Руси. Обмороженными, доведёнными до отчаяния, исхудавшими и обозлёнными встречали казаки новую весну. А ведь ещё нужно было разогреть и раздолбить землю, чтобы похоронить товарищей!

И уже вскоре Карачин остров превратился в одно большое и страшное кладбище.

Некоторые ханты и манси в марте привезли русским провиант. Тут было много вяленой рыбы! То, что увидели аборигены, поразило их до глубины души. Так, наверное, с ужасом и трепетом путники входили в средневековые города, по которым недавно пронеслась чума. Но это и понятно: триста стрельцов умерло голодной и холодной смертью, из четырёхсот пятидесяти казаков двести пятьдесят погибло точно таким же образом.

Вогуличи и остяки покидали зимовье русских, ещё недавно таких грозных, с великой тревогой в сердце.

Весть о том, что русские замёрзли на Карачином острове, молнией понеслась по весенней Сибири. Татары на дальних рубежах потирали руки. Расплата сама нашла врага! Всевышний сам распорядился, как поступить с иноверцами! Ханты и манси, давшие клятву верности Ермаку, принесшие казакам шерсть, тоже решили: гостей наказали боги Сибири. А значит, так и надо! И стоит забрать клятву обратно, чтобы и на них не прогневались боги.

Едва стало теплее, как татарские отряды, точно волки у зимовья, то и дело стали возникать у Карачина острова. Проверяли, не все ли сдохли! Снег ещё не сошёл, лёд был прочен, один из отрядов вышел на Тобол. На берег высыпали казаки и дали залп – неосмотрительно приблизившиеся татары повалились со своих коней. Рано полезли!

Сибирцы отступили и больше носу не казали. А казаки дожидались ледохода. По-настоящему спасти их могли только струги. Пока что они стояли крепко вмёрзшими в лед. Сесть и уплыть подобру-поздорову – вот о чём мечтали все ермаковцы до единого. Казакам было ясно: поход закончился. Но часть казаков всё ещё лежала без сил. Недавние вояки были похожи не на живых людей, а скорее на тени самих себя. За ними нужен был уход. О немедленном путешествии не могло быть и речи.

Когда с Тобола сошёл лёд, Ермак сказал выжившему стрелецкому сотнику:

– Плыви, Глухов, в Пермь Великую. Оттуда лети в Москву. Скажи новому царю и его советникам, что до осени я ещё продержусь, а потом, коли подмоги не будет, уйду из Сибири. Твоя жизнь в наших руках. Понял меня?

– Всё понял, – кивнул сотник. – Всё передам, Ермак Тимофеевич.

– И Маметкула береги! Ты его как великий подарок царю преподнести должен! От всех казаков Русской Сибири! Недаром мы своей жизнью заплатили за этой край! Плыви, сотник!

Ермак дал Ивану Глухову десяток своих казаков, оставалось ещё несколько выживших стрельцов, дал и скромный паёк на дорогу. От посольства Ивана Глухова зависела теперь судьба Русской Сибири.

– Берегов остерегайся! – сказала ему в дорогу головной атаман. – Только по реке! Она ваша мать-благодетельница!

Сотник отплыл вверх по Тоболу, по которому всё ещё неслись огромные льдины, угрожая судну.

В те же дни сторожевые казаки увидели с острова караван на берегу. Гости разожгли костёр и стали играть дымом, точно говоря, что им нужно потолковать. Но караван говорил сам за себя: гости пришли с гостинцами! А гостинцы так по сердцу изголодавшимся людям!

– Везите их сюда, – приказал Матвей Мещеряк. – Будут кстати.

Казаки прыгнули в струг и мгновенно налегли на весла, стараясь обходить летящие по чёрной воде в сторону Иртыша ледяные глыбы. Другие казаки держали на мушке татар, которые становились всё ближе! А это были не аборигены – ханты и манси, а именно татары! В тот день на Карачин остров явилось посольство от прежнего его владельца – бывшего визиря Карачи. Струг привёз много еды и подарков!

– Мы прибыли по велению нашего хозяина, – четвертью часа позже в избе головного атамана поклонился Ермаку посол. – Он просит защиты у тебя, белый атаман. И говорит, что хорошо заплатит за помощь. Карача богат, – хитро улыбнулся посол, – он куда богаче Кучума!

– Защиты от кого? – поинтересовался Ермак.

– От казахов! Они загоняют свои стада на землю его улуса на реке Таре. Бьют его людей. Карача уже и не знает, как ему быть!

– Что же, у него нет своего войска?

– Войско у него есть, но не такое великое, белый атаман, – поклонился посол. – Хоть и верное. Но у него нет того, что есть у тебя…

– Ружей? – догадался Ермак.

– Именно, белый атаман! Ружей! Когда появляются твои стрелки, любой враг отступает! А с твоими казаками Карача быстро бы отогнал казахов! Пойдёшь помочь нам?

Ермак пил медовуху: многих она спасла в эту страшную зиму.

– Не пойду, – ответил он.

– Почему? – озадаченно спросил посол.

– Во-первых, потому что мне людей своих откормить после зимы надо. А во-вторых, потому что я не знаю, сколько казахов выйдет против Карачи. Если их будет пять тысяч, а? Тут никакие ружья не спасут!

– Да их сотни три, белый атаман, не больше! – развёл руками посол. – Ну, может, пять сотен…

– Я своё слово сказал, – заключил Ермак. – Мы пока обождём. Вот к лету, может быть…

Великое разочарование отразилось на лице посла.

– Я помогу Караче, – вдруг поднялся из-за стола Иван Кольцо.

– Иван… – молвил Ермак.

– Я сказал, что помогу им, значит, так и будет, – сказал, как отрезал, Кольцо.

Матвей Мещеряк взглянул на товарищей. Надвигалась гроза! В эту страшную зиму между Ермаком и Иваном Кольцо пробежала чёрная кошка. Всё дело было в том, что многие, хоть и неявно, укоряли Ермака за его диктаторскую позицию в Сибири. Одни за то, что он не попытался уйти за Камень раньше, до наступления зимы, хоть по тому же Лозьвинскому пути. И пораньше осени! А ещё лучше по Серебряной. Ведь думали же они послать в Кашлык гонцов и сказать Ивану Кольцо: бросайте Карачин остров, уходим на Русь! И все были бы живы! Ведь казаки изо всех ватаг потеряли своих друзей – и эта потеря была горька и невосполнима! Глядишь, по дороге встретили бы стрельцов, их бы развернули. А иные обвиняли Ермака и в том, что он принял стрельцов Болховского на Карачин остров и заставил поделиться с ними провиантом. А надо было немедленно отослать их обратно! Куда, мол, приехали? На поминки? Где порох? Где хлеб? Идите обратно! А в итоге потеряли половину своих казаков – даже больше! – и всех царских солдат! Одна польза – три сотни пищалей и какой-то запас пороху остался. Ну так разве это мудрое решение – взять нахлебников? Как бы ни был хорош Ермак, каким бы ловким и бесстрашным полководцем он себя ни зарекомендовал в казацком кругу, но его атаманство, хоть и косвенно, но навлекло на всех великую беду.