Я сказала им, что должна все обдумать.

Сарет считает меня безумной, потому что я не выбрала ни одного и упустила шанс немедленно покинуть Анкрат.

Мэйри Коддин советует выбрать Оррина. У него больше земли, более заманчивые перспективы и достаточно огня, чтобы растопить, но не обжечь.

Я приняла решение немного подождать.

8 февраля, 99 год Междуцарствия

Высокий Замок. Библиотека

Холодно и пусто. Сарет выродила Анкрату наследника. Она стонала и кричала так громко, чтобы ползамка знали более того, что им хотелось знать: как трудно протолкнуть большую головку в отверстие, где пальцу тесно. Спустя всего несколько часов после родов Сарет спровадила меня. Сказала, у меня слишком мрачный вид. Честно говоря, я рада была уйти. Я должна была радоваться за Сарет. Радоваться, что они оба живы. Я люблю ее и, думаю, со временем полюблю ее сына. Он же не виноват в том, что Анкрат. Но я боюсь.

Я не мрачной была. Я боялась. Сарет стонала и кричала целый день, а потом еще и ночь, пока не родила этого ребенка. Я знаю, она плохо говорит о людях, но то, что она кричала, за гранью. Как теперь служанки будут смотреть на нее? Какими глазами стражники сквозь прорези забрал будут наблюдать за своей королевой?

Я боюсь. От страха дрожит перо, и потому буквы пляшут. Я дрожу и потому вынуждена писать медленно и твердо, чтобы потом я смогла прочитать написанное.

Я пропустила свои сроки и в прошлом месяце, и в этом. Думаю, в конце года я буду стонать и кричать, не заботясь, что кричу и кто меня слышит. И не будет флагов и молитв в часовне в честь моего бастарда. Как это было в полночь в честь маленького Деграна. Даже если у моего ребенка будут такие же черные волосики, прилипшие к головке, и такие же черные глазки на сморщенном личике.

Я ненавижу его. Как он мог? Как он мог все разрушить?

Йорг снился мне прошлой ночью. Он пришел, а мой живот большой, твердый, горячий, напрягается и растягивается, будто бастард хочет выбраться наружу, маленькие ручки царапают меня изнутри. Мне снилось, что Йорг принес с собой нож. Или это был мой нож. Длинный и узкий. Он вспорол мой живот, как Дрейн вспарывает рыб на кухне, и вытащил моего ребенка — красного, орущего.

Нужно кому-то рассказать. Монаху Глену. Рассказать, как Йорг изнасиловал меня. И попросить прощения, хотя Христос знает, что это у меня нужно просить прощения. Нужно пойти и все рассказать. Они отправят меня к святым сестрам на горе Фро.

Но я ненавижу этого человека, этого толстого коротышку с пустыми глазами и жирными пальцами. Не знаю, почему, но я его ненавижу даже больше Йорга Анкрата. При виде его мне хочется исчезнуть.

Может быть, стоит попросить кого-нибудь помочь мне избавиться от ребенка. В трущобах Скоррона есть старые повитухи, которые умеют готовить горькие снадобья, и младенец вываливается из чрева матери мертвым. Но это в Скорроне. Здесь я не знаю, к кому обратиться. Мэйри Коддин? Но она слишком добропорядочная. Она скажет Сарет, а Сарет — королю Олидану. И что он сделает со мной за то, что я разрушила его планы, не стала пешкой в его политических играх, выпала за пределы поля?

Лучше выйти замуж за принца Оррина или Игана. И как можно быстрее, пока ничего не заметно. Иган не станет ждать свадьбы, через минуту будет на мне. И никогда не узнает, что это не его ребенок. Оррин будет ждать.

— Где Коддин, черт возьми?

— Там, внизу. — Хоббз, начальник Дозора, показал на долину. Седовласый дозорный делал зарисовку неровной передовой линии войск Стрелы.

— Нужно было его в замке оставить, Йорг, — сказал Макин, тяжело дыша. — Он слишком старый, чтобы бегать по горам.

Я сплюнул.

— Кеппену сто лет, если не больше, и он побыстрее тебя бегает по этим горам, сэр Макин.

— Ему, должно быть, шестьдесят, — сказал Макин. — И он старше Коддина, тут я с тобой соглашусь.

Начальник Дозора Хоббз вместе с капитаном Стоддом, чья белая борода странно контрастировала с его красным лицом, присоединились к нам на гребне горы.

— Ну что тут? — спросил Хоббз.

Я внимательно посмотрел на него.

— Сир, — добавил он.

В горах легко потерять доверие, но и обрести его тоже легко. Все становится другим, если ты находишься на несколько тысяч футов ближе к Богу.

Но, по правде говоря, у Хоббза были причины для недоверия. В одном месте долина сужалась и представляла собой проход между двумя отвесными скалами — уязвимое место, где трем сотням солдат придется серьезно сбавить шаг, а у солдат Стрелы появится возможность наконец-то после долгого преследования пустить в ход мечи. Выше — снеговая линия и долгий подъем к перевалу Голубой Луны, в это время года непроходимому. Ниже — армия противника, в десять раз превосходящая нас численностью, выстилала долину живым, непрерывно движущимся ковром, сверкала на солнце шлемами, щитами, мечами и пиками.

— Давайте дождемся Коддина, — сказал я. В горах даже авторитет Коддина нуждался в подтверждении.

— Сир. — Хоббз склонил голову, он держал в руке лук и ждал, тяжело дыша. Хороший человек. Если не хороший, то надежный уж точно. Отец перевел его из королевской гвардии в Лесной Дозор не в наказание, а для поощрения Дозора.

Я перевел взгляд с копошащейся массы людей на горные пики в снежных шапках, погруженные в вечный покой. Снеговая линия располагалась недалеко от нас, чуть выше опасного места. Ветер закручивал небольшие снежные вихри, но мы не чувствовали холода. Пробежка по горам огнем горела в ногах, заставляя их дрожать мелкой дрожью. На западе вздымался к небу Перст Всевышнего. Сегодняшняя усталость не шла ни в какое сравнение с той, что я испытывал, поднявшись на его вершину. Я лежал там, полумертвый, под голубым небом несколько часов, в конце концов поднялся, сгибаясь под сильным ветром, и обнажил меч.

Для восхождения ты не берешь с собой ничего, кроме самого необходимого. Я взял меч, закрепив его на спине. Сталь меча умеет петь. Но вершине Перста Всевышнего эта песня слышалась особенно явственно. Я лез на скалу, чтобы вырвать из памяти музыку моей матери, но скала спела мне другую песню. Возможно, небеса здесь были ближе, возможно, ветер ее принес. Как бы там ни было, в тот день я услышал песню своего меча и сделал ката: рассекал мечом ветер с вращением, с поворотом, наносил удары, высоко подняв меч, опустив низко. На вершине скалы так я танцевал под песню меча час или более. Дикая пляска с риском сорваться и разбиться насмерть. И пока не село солнце, я оставил меч на вершине в дар стихиям природы и начал спуск.

Стоя на вершине Перста Всевышнего, я впервые понял, что заставляет людей ожесточенно драться за какой-то клочок земли, за горы и реки, не особенно беспокоясь, кто провозгласил себя там королем. Сила места. Это чувство вернулось ко мне вновь, когда я смотрел на долину, где кишели полчища принца Стрелы.