– Черт.

– Эй. – Она поднимает взгляд, пытаясь немного улыбнуться. – Это необязательно что-то значит. Мы не знаем точно, что вещи не могут измениться. Возможно, могут. Или, возможно, ты опять сменишь имя, и поэтому я не могу тебя найти.

– Да, – говорит Джейн тихо и устало. – Возможно.

Огаст чувствует, как что-то давит на Джейн, то же, что давило на нее на днях, когда она рассказывала свои истории.

– Ты хочешь о чем-то поговорить? – спрашивает Огаст.

Джейн длинно выдыхает и закрывает глаза.

– Я просто… скучаю по этому.

– По «Билли»?

– Да, но еще… по жизни, – говорит она. Она складывает руки и двигается, растягиваясь на скамейке и укладывая голову на колени Огаст. – Моему месту с димсамом. Кошке в моем винном магазине. Тому, как я стучала в потолок, потому что сосед слишком громко практиковался на тромбоне, понимаешь? Тупая хрень. Я скучаю по раскрытию афер со своими друзьями. Посиделкам за пивом. Походам в кино. Тупым, мелким жизненным вещам.

– Да, – говорит Огаст, потому что не знает, что еще сказать. – Я понимаю, о чем ты.

– Это просто… это отстойно. – Глаза Джейн закрыты, лицо повернуто к Огаст, губы мягкие, челюсть сжата. Огаст хочет провести большим пальцем по ее сильным прямым бровям и вытянуть из нее напряжение, но в итоге она просто зарывается ладонью ей в волосы. Джейн подается к прикосновению. – Сейчас я это помню, то, как я чувствовала себя всю свою жизнь, – я хотела путешествовать, увидеть мир. Всегда ненавидела оставаться слишком долго на одном месте. Охренеть как иронично, да?

Она замолкает, проводя кончиками пальцев по своему боку, где из-под футболки выглядывает тату.

Хотела бы Огаст, чтобы у нее это лучше получалось. Она прекрасно делает записи и анализирует факты, но ей всегда плохо давалась навигация по рекам чувств, текущим внутри. Скула Джейн прижата к ее колену под тканью джинсов, и Огаст хочет прикоснуться к ней, притянуть к себе ближе, все исправить, но она не знает как.

– Если это поможет… – наконец говорит Огаст. Волосы Джейн между ее пальцами гладкие и густые, и она дрожит, когда Огаст гладит кожу ее головы. – Я тоже никогда не находила место, в котором хотела бы остаться, – до этого момента. И я все еще иногда чувствую себя застрявшей – в голове. Даже когда я с друзьями, и мне весело, и я делаю все тупые, мелкие жизненные вещи, – иногда кажется, что что-то не так. Что что-то не так со мной. Даже люди, не застрявшие в поезде, чувствуют себя так. Что, я понимаю, звучит… невесело. Но я осознала, что я никогда не одинока так, как мне кажется.

Джейн задумчиво молчит.

– Это помогло, – говорит она.

– Классно, – говорит Огаст. Она мягко дергает коленом, подталкивая Джейн в голову. – Ты сказала, что скучаешь по походам в кино, да?

Джейн наконец-то открывает глаза, смотря на Огаст.

– Да.

– Так, мой любимый фильм всех времен, – говорит Огаст, выуживая телефон. – Он из 80-х, называется «Скажи что-нибудь». Как насчет этого: мы послушаем саундтрек, я расскажу тебе о нем, и это будет почти так же круто, как поход в кино.

Огаст протягивает ей один наушник. Она смотрит на него.

– Майла говорила, что ты должна учить меня таким вещам.

– Она умная женщина, – отвечает Огаст. – Давай.

Джейн берет его, и Огаст включает музыку. Огаст рассказывает ей про Ллойда и Диану, и вечеринку, и ключи, ужин, обличительные речи о капитализме и заднее сиденье машины. Она говорит про магнитофон, ручку и телефонный автомат. Она рассказывает про самолет в финале, про то, как Диана говорит, что никто не верит, что это сработает, как Ллойд говорит, что каждая история успеха начинается именно так.

Джейн мычит, стучит носком кед, Огаст продолжает касаться ее волос и пытается сделать свои чувства достаточно маленькими и тихими, чтобы сосредоточиться на том, чтобы воспроизвести правильно цитату о том, как ты не знаешь, что должен делать или кем быть, когда все вокруг кажутся так в этом уверенными: «Я не знаю, но я знаю, что не знаю». Это кажется важным.

Огаст, которой нравится играть жестко, неловко от того, что этот дурацкий фильм так много для нее значит, но начинается «В твоих глазах», и Джейн выдыхает так, будто ее ударили в живот. Она все понимает.

Огаст не хочет думать о поцелуе с Джейн, когда музыка замолкает, или когда двери открываются на «Парксайд-авеню», или когда она берет фартук под руку и машет на прощание. Но она думает, и думает, и думает.

Когда она возвращается домой, Майла растянулась на диване, а Нико возится на кухне, заканчивая с посудой за последние несколько дней.

– Мы решили закончить сезон «Остаться в живых», – говорит Нико, вытирая чашку для хлопьев. – Поверить не могу, что они перенесли остров. Как сказал бы Исайя, звезда в шоке.

– Ага, это ты еще не дошел до той части с жутким, как в «Ведьме из Блэр», ребенком Клэр.

– Не спойлери! – говорит Майла. Она качает огромную упаковку мармеладок, как будто это малыш. Огаст кажется, что она, возможно, под кайфом.

– Он же экстрасенс.

– Все равно.

Огаст поднимает руки в капитуляции.

– Как сегодня наша девочка? – спрашивает Нико.

– У нее все нормально, – говорит ему Огаст. – Немного грустит. Ей трудно дается постоянное нахождение там.

– Я имел в виду не Джейн, – говорит он. – Я имел в виду тебя.

– А, – говорит Огаст. – Я… я в порядке.

Нико прищуривается.

– Ты не в порядке. Но тебе необязательно об этом говорить.

– Я просто… – Огаст подходит к креслу из «Имс» и без сил падает в него. – Уф.

– Что случилось, лягушонок? – говорит Майла, запихивая горсть мармеладок в свой рот.

Огаст закрывает лицо ладонями.

– Как понять, нравишься ли ты девушке?

– А, опять это, – говорит Майла. – Я тебе уже рассказывала.

Огаст стонет.

– Просто… все так усложнилось, и я никогда не понимаю, что реальное, а что нет, и что происходит из-за того, что ей нужен кто-то, а что – из-за того, что кто-то нужен мне, и это… уф. Это просто уф.

– Ты должна ей что-то сказать, Огаст.

– А вдруг она не чувствует то же самое? Мы застряли вместе. Только я могу ей помочь. Из-за меня все станет странным, и в итоге она возненавидит меня, потому что нам всегда будет неловко. Я не могу так с нами поступить.

– Да, но…

– А вдруг я ей нравлюсь, и она вернется в 70-е, и я больше никогда ее не увижу, и у меня была возможность ей сказать, но я не сказала? И она никогда не узнает? Если бы я нравилась кому-то, я бы хотела об этом знать. То есть она заслуживает знать? Или…