Иногда она смеется, вспоминая, как ее тошнило из-за того, что она переела жареной курицы из магазина рядом, и как ее мама неодобрительно бормотала «йит хэй»[28], даже когда гладила ее лоб и приносила хризантемовый чай. Иногда она смотрит в потолок, когда говорит о своих сестрах и о том, как они шептались ночью в своей комнате, хихикая в темноте. Она обрела и потеряла все за какие-то несколько часов.

Но в этом есть смысл. Это заполняет почти все пробелы в поисках Огаст – отсутствие официальных документов с ее именем, запутанные временные рамки, невозможность точно определить, где была Джейн большую часть 70-х. И с самой Джейн тоже все встает на свои места. Она убежала, потому что не думала, что сможет осчастливить свою семью, и никогда не возвращалась, потому что думала, что оказала им услугу. Она продолжала бежать, потому что так до конца и не поняла, как должен ощущаться дом. Это Огаст может понять особенно.

Сложно представлять жизнь Джейн сорок пять лет назад и понимать, каким недавним это ей кажется – не больше нескольких месяцев, сказала она когда-то. Для Огаст это всегда пропитано сепией, зернисто и изношено по краям. Но Джейн рассказывает это в полном цвете, и Огаст видит это в ее глазах, в дрожи ее ладоней. Она хочет вернуться. Для нее это всего лишь короткое лето.

Но чем для Джейн закончился Нью-Йорк, до сих пор непонятно. Она часто ездила на «Кью» от и до своей квартиры, но она не помнит, как она тут застряла.

– Все в порядке, – говорит Огаст. Она прислоняется своим плечом к плечу Джейн. Джейн прислоняется в ответ, и Огаст отталкивает осознание того, что они целовались несколько часов назад, хоронит этот факт под всем остальным. Джейн смотрит с безмятежным выражением лица на то, как мимо проскальзывает очередная станция, на недостижимую свободу по ту сторону разъезжающихся дверей. – Для этого я и здесь.

Когда Огаст начинает свою смену в «Билли» днем в четверг, Люси висит на телефоне, пустым взглядом смотря в стену.

– Мы можем продать только три, – говорит она монотонным и скучающим голосом. – 100 долларов за каждый. 250 долларов за все. Это историческая достопримечательность Нью-Йорка. Нет, в реестре нет. – Пауза. – Понятно. – Еще более длинная пауза. – Да, спасибо. Приглашаю вас съесть член. До свидания. – Она так резко опускает трубку, что в кофейнике за стойкой дрожит кофе.

– Кто это был? – спрашивает Огаст.

– Билли хочет собрать денег на покупку здания, продавая вещи, без которых мы сможем обойтись, – кратко объясняет Люси. – Мы выложили некоторые барные стулья на «Крэйгслист». Люди – жмоты. И идиоты. Жмоты-идиоты.

Она влетает на кухню, и Огаст слышит, как она обрушивает шквал ругательств на чешском. Она думает о банке лука с медом, о том, как Люси скрывала улыбку под уличными фонарями, и поворачивается к Уинфилду, который возится у стойки.

– В этом есть нечто большее, что она не показывает, – говорит Огаст, – да?

Уинфилд вздыхает, перекидывая полотенце через плечо.

– Знаешь, я из Бруклина, – говорит он после паузы. – Кажется, что все, кто здесь живет, не отсюда, но я отсюда – вырос в Восточном Флэтбуше, в толстозадой ямайской семье. Люси – она эмигрировала, когда ей было семнадцать, и долго была сама по себе. В один вечер пришла сюда голодная и не смогла оплатить счет, а Билли вышел из задней комнаты и предложил вместо этого работу.

Он садится на барную стойку, чуть не попав задницей в пирог с пеканом.

– Я только начал тут работать за год до этого. Я был всего лишь ребенком. Она была всего лишь ребенком. Она была очень тощей, охренеть какой наглой, с помоечно-светлым цветом волос, но мы с Джерри помогли ей с английским, она начала управлять персоналом и однажды появилась с рыжими волосами и черными ногтями, как будто развилась до уровня Чудо-Женщины. Это место сделало ее той, кто она есть сейчас. Это первый дом в ее жизни. Черт, у меня был дом, но даже я иногда это чувствую.

– Должен быть какой-то способ спасти «Билли», – говорит Огаст.

Уинфилд вздыхает.

– Это Бруклин, подруга. Заведения все время покупаются и закрываются.

Она оглядывается через плечо на окно кухни, туда, где Джерри занят омлетом. Она спросила его неделю назад, помнит ли он человека, который придумал «Специальный Су». Не помнит.

Смена у Огаст проходит с мыслями о Джейн и призраках, вещах, которые исчезают из города, но никогда не стираются полностью. В тот же день Огаст обнаруживает ее в «Кью», сидящую скрестив ноги на трех сиденьях.

– Ммм, – мычит Джейн, когда Огаст садится рядом с ней. – Ты вкусно пахнешь.

Огаст морщится.

– Я пахну внутренностями фритюрницы.

– Да, я так и сказала. – Она утыкается носом в плечо Огаст, вдыхая запах «Билли». Лицо Огаст вспыхивает. – Ты вкусно пахнешь.

– Ты странная.

– Может быть, – говорит Джейн, отстраняясь. – Может быть, я просто скучаю по «Билли». Он пахнет точно так же. Здорово знать, что некоторые вещи никогда не изменятся.

Боже, это отстойно. Такие места, как «Билли», – это не просто места. Они дом, центральные точки воспоминаний, первая любовь. Для Джейн это такой же якорь, как и тот, который набит на ее бицепсе.

– Джейн, я… – начинает Огаст. – Я должна тебе кое-что рассказать. – И она сообщает новость о закрытии «Билли».

Джейн наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, и облизывает языком нижнюю губу.

– Боже, я… я никогда не представляла, что когда-то его не станет, даже сейчас.

– Я знаю.

– Может быть… – она говорит, поворачиваясь к Огаст, – может быть, если ты вернешь меня туда, где я должна быть, я смогу что-то сделать. Может быть, я это исправлю.

– Ну, может быть. Я не совсем понимаю, как это работает. Майла уверена, что то, что происходит сейчас, происходит из-за того, что то, что произошло в прошлом, уже сделано.

Джейн хмурится, слегка съеживаясь.

– Мне кажется, некоторые из этих слов я поняла. То есть ты имеешь в виду… что, если бы я могла с этим что-то сделать, это уже было бы сделано.

– Может быть, – говорит Огаст. – Но мы не знаем.

Наступает долгое молчание, и Джейн говорит:

– Ты… ты когда-нибудь находила что-то о той мне, которая есть сейчас? Ну, если я вернусь туда и останусь там… где-то должна быть другая я, да? Которая на правильном пути? Старая, мудрая и все такое?

Огаст складывает ладони на коленях, смотря на красные кеды Джейн. Она задавалась вопросом, когда Джейн этим заинтересуется: это мучало Огаст с самого начала.

– Нет, – признает она. – Я уверена, что она где-то есть, но я ее еще не нашла.

Джейн вздыхает.