– У матери были ухажеры, а дочь хотела, чтобы отец вернулся, – ответила Лиза за брата.

– А где отец, кстати? Ольга Егорова ведь несовершеннолетняя. Она не может жить одна.

– Зинка говорила, у ее бывшего мужа давно другая семья. Он вроде тоже в Москве живет, но где – не знаю.

– А по профессии он кто?

– Кажется, в аптеке работает.

– А, ну-ну, – протянул Манухин. – Ладно, сейчас я протокольчик оформлю, а вы подпишете. А товарища Егорова о кончине бывшей супруги придется известить…

Однако товарищ Егоров объявился сам – в тот же вечер прибыл на подводе Мосгужтреста вместе с вещами, второй супругой – увядшей молодой женщиной с поджатыми губами – и тремя маленькими детьми.

– Папа, папа! Папа вернулся! – Олька кинулась ему на шею. Егоров, морщась, отстранился.

– Оля, ну так нельзя… костюм новый… помнешь… – Он повернулся к сопровождавшим его грузчикам. – Товарищи, заносите вещи! Наташа, – обратился Егоров к жене, – малой-то, кажется, описался… надо бы пеленки поменять…

…Поздно вечером Лиза лежала на своей королевской кровати и таращилась во тьму. За стеной басом ревел один ребенок, вскоре к нему присоединился и второй. «Из огня да… да, в полымя… Быстро же он сориентировался… Приятный, лицо интеллигентное… трое детей, не считая Ольки… Помнешь костюм, говорит… Юра напросился в ночную смену, лишь бы тут не оставаться… – Теперь за стеной орали разом трое маленьких Егоровых. – Наше счастье в наших руках… надо просто поменять комнату. Поменять и переехать… Пусть даже на окраину Москвы…»

Но менять комнату Казачинским не пришлось, потому что на следующий вечер в коммуналку с адской ухмылкой явился Митяй Манухин. Кроме ухмылки, он имел при себе три ордера на арест, по всей форме заверенные прокурором.

– А вы уже сюда, значит, переехали! – глумливым тоном объявил он Егоровым, которые сидели за столом, раньше принадлежавшим Зинке. – Ну надо же, как интересно… Только переезд у вас будет в совсем другое место. Собирайтесь, товарищи, – уже серьезно закончил он, – вы все арестованы…

– Как арестованы? – пролепетала Наталья Егорова, – у меня дети маленькие…

– Понимаем, понимаем, не звери же, – ответил Манухин. – Для детей, оставшихся без родителей, в нашей стране предусмотрены детдома…

– Я не отдам детей! – истошно завопила Егорова и зарыдала.

– А свидетели утверждают, будто вы падчерицу в такой детдом сдать хотели и даже справки наводили, как от нее избавиться, – вкрадчиво ввернул Манухин. – Что ж вам не нравится-то?

– Как в детдом? – пролепетала Олька, бледнея. – Но ты говорил… папа… ты говорил, когда мама умрет, мы будем жить все вместе!

– Молчи, дура! – заорал Егоров, стукнув кулаком по столу. – Ты нас всех погубишь… Послушайте, я не знаю, что ей в голову взбрело! – Он льстиво улыбнулся Манухину. – Если она отравила Зину, я тут ни при чем…

– Доктор сказал, яд был составлен очень профессионально, – спокойно ответил Манухин. – Это вас и подвело. Ваша дочь никак не могла сделать такое… средство… которое практически не оставляет следов…

– Я ничего не знала! Это он задумал! – закричала Наталья Егорова. – Я ничего не знала…

– А свидетели показали, что вы все время жаловались на то, какая у вас маленькая жилплощадь, и как вам плохо, и как его бывшей жене повезло… Ладно, подробности потом. Берите их, ребята, а сейчас мне нужны понятые для обыска…

Старших Егоровых и Ольку увели, детей забрала специально приехавшая за ними сотрудница, а Манухин, окончив обыск, ничего особенного, впрочем, не давший, опечатал комнату, в которой произошло убийство.

– Некоторые умники, – заметил он отчаянно трусившему управдому, по традиции приглашенному в понятые, – считают, что могут самовольно захватывать комнаты и срывать печати НКВД. Так вот, если такое случится, я тебе мошонку оторву. Понял?

– П-понял, – пролепетал управдом. Манухин скользнул взглядом по его лицу и усмехнулся.

– Взятки берешь? Небось всю родню давно в Москву перетащил и всех прописал? Смотри у меня. И помни про мошонку-то!

Управдом сделался бледен и тихо-тихо уполз по стеночке. Манухин ухмыльнулся, зачем-то козырнул Лизе, стоявшей в коридоре, и удалился, скрипя сапогами.

«Нет, он, конечно, не подарок… – думала сбитая с толку молодая женщина, перестилая скатерть на столе в комнате. Когда она была взвинчена, то либо переставляла мелкие предметы, либо что-то перестилала. – Но как он быстро разобрался… Конечно, ему Юра первый указал на чашку… но он ведь мог и проигнорировать этот факт…»

Меж тем «не подарок» Манухин прибыл на Петровку, покурил, побалагурил кое с кем из коллег, поднялся в свой кабинет и велел доставить к нему Наталью Егорову.

Арестованная села и чинно сложила руки на коленях, как примерная школьница. По упрямому выражению ее лица Манухин сразу понял, что женщина настроена все отрицать до последнего.

– Итак, гражданка Егорова, давайте упростим дело, – заговорил он. – Вы – все трое – обвиняетесь в убийстве по предварительному сговору. Ваш муж приготовил яд и научил дочь, как его использовать. Вы были в курсе дела, потому что загодя наводили справки о том, как после убийства отделаться от падчерицы. Ну и вообще, живя со своим супругом на… – Манухин заглянул в бумаги, – шестнадцати с половиной квадратных метрах, вы просто обязаны были знать все, что он делает… или только собирается сделать.

Наталья разлепила тонкие губы.

– Я ничего не знаю, товарищ… Вы ошибаетесь. Я ни при чем… Ни о каком яде я понятия не имела. А что касается детдома для моей падчерицы, все это вранье… Люди нынче злые…

И она даже улыбнулась.

Манухин закатал рукава, встал из-за стола, подошел к Наталье и ударил ее – раз, другой, третий. Она упала со стула, тогда он ударил еще раз, кулаком – без особой злости, просто чтобы знала свое место.

– Значится, так, – спокойно заговорил Манухин, возвращаясь на место, – либо ты мне рассказываешь все, как было, сознаешься в убийстве и отправляешься на лесоповал искупать свою вину, и тогда – если ты там не сдохнешь – лет через десять у тебя появится шанс увидеть своих крысенышей. Или ты так будешь падать со стула – случайно – плеваться кровью, вот как сейчас, и тебе будет очень, очень больно.

Наталья с трудом вернулась на стул и согнулась пополам. Ее мутило, изо рта капала кровь, и вдобавок ко всему она поняла, что все кончено. Не надо было переезжать так стремительно, не стоило поручать отравление Ольке, да еще эта проклятая чашка, которая сразу же привлекла внимание… Главная соперница Натальи, первая жена ее мужа, даже мертвая торжествовала над ней.

– У нее была такая хорошая комната, – пробормотала Наталья. – Почему, ну почему все пошло наперекосяк?

Пока Манухин выколачивал признание из Натальи Егоровой, в другой части здания Иван Опалин, чей рабочий день был давно окончен, запер свой кабинет и спустился вниз.