Опалин устало потер лоб. Слова лже-электрика напомнили ему о том, о чем он сам размышлял совсем недавно – что неизвестно, сколько еще человек убил бы Иванов, не налети он на бандита Храповицкого, который уничтожил его как бы между прочим, даже не задумываясь. «Конечно, мы бы все равно нашли Иванова… тщательно проверяя всех, кто подходил под описание… или, может быть, после того, как он допустил бы ошибку… Мы бы нашли его. Но хватило одной пули, чтобы положить конец его подвигам… Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо, если он больше не может убивать… Тьма съела тьму. А впрочем, это уже мистика какая-то начинается…»

– У вас есть вторая рюмка? – внезапно спросил Опалин. Собеседник поглядел на него с удивлением.

– Ну… найдется.

…В десятом часу вечера старший оперуполномоченный Опалин вернулся на Петровку, ступая не совсем твердо. Впрочем, так как всем было известно о его проблемах со здоровьем, дежурный на проходной не обратил на странную походку Ивана никакого внимания.

У себя в кабинете Опалин зажег свет, и некоторое время сидел, приходя в себя. Затем он дернул щекой, буркнул что-то вроде: «Ну, что ж», подошел к шкафу и вытащил из него конверт с фотографиями, принадлежавшими покойному Льву Доманину.

Проверив, заперта ли дверь, Опалин сел за стол, достал ножницы, пепельницу, спички и стал резать конверт и фотографии на полоски, которые затем тщательно сжигал. Прежде, чем сжечь последнюю фотографию, на которой был изображен человек с цветком и автоматом на боку, Опалин перевернул ее и последний раз посмотрел на надпись.

Она гласила: «На выставку. Майор Рамон Меркадер. Арагонский фронт».

Это был тот самый человек, который убил Троцкого – и, конечно, его долго внедряли, он старательно подбирался к жертве, и любая случайность могла привести к срыву операции, готовившейся, вероятно, не месяц и не два. Выставку Доманина отменили, потому что она ставила Меркадера под удар, а убрать только один снимок сочли нежелательным – это могло привлечь к нему излишнее внимание. Но отказ в проведении выставки был обставлен слишком грубо, Доманин разозлился, выпил, явился в «Националь», стал совать фотографии под нос знакомым, в том числе американскому журналисту. Опалин устало потер виски.

«Журналист… ездит по всему миру… пишет статьи… отличное прикрытие для разведывательной работы… Но даже если и нет… а вдруг он поедет брать к Троцкому интервью и узнает агента? Или еще проще – заинтересуется и станет наводить справки о лице, изображенном на фотографии?»

И Дикинсон был уничтожен, а смерть его обставили так, будто он стал жертвой собственной неосторожности. Однако фото по-прежнему оставалось у Доманина и представляло потенциальную угрозу.

«Что было дальше? Снимок решили украсть? Поэтому залезли в квартиру, когда считали, что фотографа нет дома? Чего-то не учли… и Доманин был у себя… В результате – еще одно убийство. А фото не нашли, потому что его в спешке прихватил Терехов… И тогда кто-то где-то принял решение – попытаться исправить положение, уничтожив всех, кто в «Национале» видел фотографию… А чтобы никто не догадался, два убийства обставили так, словно за ними стоял «комаровец», а Радкевичу организовали несчастный случай. Но не все шло так, как они предполагали – Орешников запаниковал и перевез тело Пыжовой на Никитский бульвар. Он говорил мне о своем ощущении, что за ним следили… И скорее всего он был прав. Пять человек погибли из-за того, что оказались причастны к тайне, о которой никто из них не имел ни малейшего понятия… Арагонский фронт, черт подери! И самое скверное, даже поделать ничего нельзя… ничего».

Опалин разрезал фото на мелкие кусочки и стал один за другим поджигать, следя, как они сгорают дотла. Открыл окно, чтобы окончательно выветрился запах горелой бумаги и пленки, и только сейчас заметил, что идет дождь. Ему сразу расхотелось возвращаться домой. Он вспомнил, что в кабинете, в нише за шкафом, до сих пор стоит его тахта, на которой он спал когда-то. Убавив свет до минимума, Опалин добрался до нее, лег и вскоре погрузился в сон.