Вечером нас ждал очередной фуршет, и для посещения дворцового комплекса Сити-Палас пришлось надеть тюрбаны. Встретили нас воистину по-королевски: охранники стояли навытяжку рядом с украшенными верблюдами, белыми конями и слонами. После ужина нам показали представление в традиционном индийском стиле. Впрочем, мы с Микой так устали за день, что хотели лишь одного – вернуться в гостиницу и уснуть.

Утром у нас был выбор: посетить музей и близлежащие торговые зоны, либо остаться в гостинице. Мы с братом остались. Покидать это уютное прибежище не хотелось, и впервые за две недели мы предавались полному безделью. Днем Мика, надев солнечные очки и купальные плавки, нежился в шезлонге у бассейна.

– Сейчас мне нужно именно это, – заявил брат.

– Прекрасно тебя понимаю и все же чувствую себя слегка виноватым – последняя возможность посмотреть Индию, а мы сидим у бассейна в гостинице.

– Ты и правда хотел посмотреть очередной музей и пройтись по магазинам?

– Нет, я просто чувствую себя виноватым за то, что не сделал этого.

– Твоя беда в том, что ты всегда чувствуешь себя виноватым.

– А я думал, моя беда в том, что у меня мало друзей.

– И это тоже.

Я иронично развел руками.

– Вот за что я люблю тебя, Мика, так это за то, что ты всегда готов предложить конструктивную критику.

– Рад помочь. Должен же кто-то сменить маму на этом посту.

– Она была незаменима.

– Знаешь, кем она была? – задумчиво спросил Мика. – Центром нашего семейного колеса. А мы были спицами. Она умерла, и наш центр пропал. Наверное, поэтому ее утрата так болезненна. Мы не только утратили маму, нам пришлось стать другой семьей. Думаю, поэтому я, ты и Дана снова сблизились.

– А отец?

– Не знаю. Он потерял жену, но я все равно считаю, что у него было маниакально-депрессивное расстройство. Мама сдерживала эти проявления, а когда… Да, пожалуй, у отца тоже не осталось центра.

– Как по-твоему, он был нам хорошим отцом? Ну, когда мы взрослели?

– В чем-то хорошим, в чем-то не очень. В конце концов, их можно назвать хорошими родителями уже за то, какими мы, их дети, стали. Мы счастливы в браке, успешны, порядочны и по-прежнему близки друг другу. Если твои дети, повзрослев, скажут о тебе то же самое, не значит ли это, что ты был им хорошим отцом?

– Несомненно.

* * *

Утром следующего дня мы вылетели в Агру, где нам предстояло посетить Тадж-Махал.

Вид за окном автобуса оказался таким же, как в Джайпуре, только воздух был грязнее да немощеных дорог больше. Из-за этого самого загрязнения нас за две мили до Тадж-Махала пересадили на автобус с электрическим приводом и высадили за четверть мили до ворот.

С этого места Тадж-Махал не виден – многие не осознают, что он часть большого дворцового комплекса. Нам снова пришлось выстоять длинную очередь – багаж проверяли на предмет взрывчатки или оружия. Однако Тадж-Махал мы не увидели, даже когда вошли в ворота. Нас повели по дорожке, по обеим сторонам которой стояли дома для гостей Шаха Джахана. Впереди и чуть правее высилась огромная кирпичная арка, украшенная орнаментом. Перед воротами нам снова устроили досмотр.

За воротами мы наконец увидели то, что считается самым прекрасным строением в честь любви.

Тадж-Махал – «Величайший дворец» – начали строить в 1631 году по приказу Шаха Джахана, императора моголов. Возводили его в честь его второй жены, Мумтаз Махал, которая умерла, рожая их четырнадцатого ребенка. Иными словами, Тадж-Махал – это усыпальница. Внутри есть кенотаф Мумтаз Махал, выложенный драгоценными камнями, а рядом с ним находится кенотаф ее мужа. Тадж-Махал считается самым симметричным зданием в мире: кенотаф Мумтаз находится ровно под центром купола, а четыре башни по углам расположены на одинаковом расстоянии от купола и имеют одинаковые размеры.

Для постройки Тадж-Махала понадобилось двадцать тысяч рабочих, тысяча слонов и двадцать два года, а материалы везли со всей Индии и Центральной Азии. Он считается символом вечной любви, хотя Шах Джахан провел там весьма немного времени: вскоре после окончания строительства сын Шаха и Мумтаз сверг отца и заточил его в Красный форт, находящийся в нескольких милях отсюда. Из места своего заточения Шах Джахан видел Тадж-Махал, но больше никогда не ступал под его своды.

С того места, где мы стояли, Тадж-Махал выглядел нереальным: белый мрамор сиял на фоне мрачного, грязного неба и отражался в длинных прямоугольных прудах. Большинство людей, судя по фотографиям Тадж-Махала, считают, что его беломраморные стены гладкие. Лишь вблизи заметно, что они украшены резьбой и драгоценными каменьями как Зеркальный зал, только в большем масштабе: драгоценные и полудрагоценные камни выложены в форме цветов и виноградных лоз. Сделав несколько снимков, мы подошли ближе и принялись рассматривать фасад.

– Много мрамора, – коротко высказался Мика.

В Тадж-Махале мы провели час. Как ни странно, этого оказалось вполне достаточно. В конце концов, Тадж-Махал – усыпальница, внутри только небольшое помещение, где были похоронены сначала Мумтаз, а потом и сам Шах Джахан. По большей части внимание здесь привлекают лишь изумительно подогнанные мраморные плиты, использованные при строительстве. Тадж-Махал построен с математической точностью, но отделка его стен однообразна: узор на одной стене повторяется на противоположной.

Нас с Микой поразило, что сын Шаха Джахана заточил отца в крепости и до конца его дней не позволил вернуться в Тадж-Махал – усыпальницу собственной матери.

– Теперь ты понимаешь, о чем я говорил? – Мика многозначительно покачал головой. – Наш отец гораздо лучший родитель, чем Шах Джахан. Сын ненавидел его.

Я кивнул. Однако глядя на этот величественный памятник Мумтаз, я думал не о своем отце, а о сестре.

* * *

В январе 1993 года, почти через три недели после переезда в Северную Каролину, я вернулся в Калифорнию.

После новогодних праздников сестра сходила на прием к новому терапевту, и тот направил ее на МРТ в другую больницу. Магнитно-резонансные томографы в то время постоянно модернизировались, и более новая модель могла показать то, чего не увидели ее предшественники. Как нам сказали, предыдущее обследование Даны проводилось на устаревшей модели, новая может оказаться более эффективной.

Дана легла на кушетку, вставила в уши заглушки, и кушетка с ней въехала в аппарат. Томограф некоторое время громко брякал – будто кто-то стучал ложкой по кастрюле, – и спустя несколько часов снимки были готовы. На них четко отобразилось то, что мы не ожидали увидеть. У Даны в мозгу была опухоль.

Сестру немедленно записали на операцию в Медицинский центр университета Калифорнии в Сан-Франциско, а я вылетел, чтобы присоединиться к Мике и отцу, снявшим номер в гостинице.

Только оставшись вдвоем, мы с братом смогли поговорить о собственных страхах. У нашей сестры, у нашей младшей сестренки, в мозгу опухоль. Как будто было недостаточно смерти матери, раз нам пришлось столкнуться еще и с этим!