— Зря ты артачишься, — сказал я, переходя на задушевный тон. — Я же тебе помочь хочу, оправдать тебя перед твоими же корешами. В вашем дружном воровском коллективе завелась крыса, которая уперла ваш барыш. Я хочу вычислить ее, а ты упираешься. Совесть, что ли, нечиста?

Бахус был унижен. С хмурым видом он сел на земле, стряхнул с рукавов куртки налипшие листья и, не глядя мне в глаза, угрюмо сказал:

— Бабки взяла Элка.

Я боялся, что бандит вообще замкнется, откажется со мной говорить, а потому то, что он пошел на контакт, весьма меня обрадовало.

— А если не она? — подхватил я. — Вдруг деньги взял кто-то из вас: ты, Арго или Зинка. Если кто-то из вас подсыпал Чаку и Элке в вино снотворное, а потом вернулся, убил Чака и взял деньги?

Я намеренно обошел вниманием персону Штыря, рассчитывая заинтересовать этим фактом Бахуса. Бандит попался. Он поднял глаза и с плохо скрываемым любопытством произнес:

— А почему только мы трое? Штырь что, у тебя на особом положении?

Чтобы не возвышаться над поверженным врагом, я присел рядом с ним на корточки.

— Штыря я уже проверил.

— Ну и что?

Я развел руками:

— Чист оказался. Штырь не возвращался. Он всю ночь играл у Генки Дудника дома в карты. Заика подтвердил. Очередь за тобой, Бахус! Коль тебе нечего скрывать, скажи, где ты провел ночь с воскресенья на понедельник, я проверю твое алиби и, если оно подтвердится, отстану от тебя. Но если ты будешь молчать, я решу, что именно ты «скрысятничал» и спер у своих бабки, а теперь всю вину пытаешься свалить на бедную девушку, которая, между прочим, опоенная ликером и снотворным, всю ночь проспала рядом с мертвым Чаком и ни про какие деньги знать не знает.

Бахус задумался. Крепко задумался. Он даже почесал затылок и наконец капитулировал.

— Дома я был, — произнес он тихо.

Сдерживая чувство торжества, я спросил:

— Кто может подтвердить?

— Мать. Больше некому. Мы с ней вдвоем живем.

Я несколько мгновений раздумывал над тем, как сформулировать свой вопрос:

— Ты вот что скажи мне, Коля: когда ты пришел в тот день домой, что делал? В общем, вспомни яркие, запоминающиеся моменты. Ну не мне тебя учить. Самого небось не раз допрашивали да на очные ставки вызывали, так что без моих советов, знаешь, что нужно говорить, чтобы твои слова совпали со словами твоей матери.

По лицу парня пробежала тень недовольства.

— Ты хочешь поговорить с моей матерью?

Я изобразил на лице недоумение.

— Конечно. Иначе как я узнаю, правду ты говоришь или нет?

Поколебавшись, Бахус медленно, с неохотой заговорил:

— Пришел я в воскресенье часов в одиннадцать вечера. Двери открыла матушка. Она накормила меня макаронами по-флотски, дала стакан киселя. После ужина кино сел смотреть. Показывали «Терминатор» со Шварценеггером. В середине фильма свет потух. Чего-то там, на подстанции, случилось. Пока в темноте искал свечку да спички, электричество дали. Ну, досмотрел фильм и спать пошел.

— Все?

— Все. А чего тебе еще нужно? — пробурчал парень.

Я оставил вопрос без ответа. Сведений, чтобы установить, действительно ли все то, что рассказал Бахус, происходило в его доме, где он бывает каждый день, именно в воскресенье, а не в другой день, было маловато. Но придется довольствоваться и этим.

— Матушка сейчас дома? — поинтересовался я.

— Дома, — парень повернулся набок и, опершись рукой о землю, встал. — Она в санатории техничкой работает, — сказал он и стал отряхивать от пыли и налипших листьев джинсы. — Смену в три часа заканчивает.

Я машинально взглянул на часы, был пятый час.

— Фамилия-то твоя как?

— Ефимов.

— А матушку как зовут?

— Надежда Васильевна.

— Ты подожди меня здесь, Бахус, — я встал с корточек. — Я переговорю с твоей матушкой и вернусь.

Парень с деланым безразличием пожал плечами и направился к большому дереву за ножом. Я же пошел к пролому.

Я открыл калитку, ступил во двор и, пройдя по развалившейся от времени на куски бетонной дорожке, поднялся на ветхое крыльцо веранды. Дверь оказалась приоткрытой, однако я входить не стал, а деликатно постучал в стекло веранды. Минуту спустя из дома вышла хозяйка. Мать Бахуса оказалась высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти пяти. Женщина держала во рту шпильку и на ходу собирала на затылке в узел длинные, прямые темно-русые с проседью волосы. Увидев за стеклом веранды незнакомого человека, хозяйка удивилась. Она быстро заколола шпилькой волосы, открыла дверь и поинтересовалась:

— Вы ко мне? — Голос у нее был низкий, грудной.

— Здравствуйте. Мне нужна Ефимова Надежда Васильевна. Это вы?

— Да, я, — промолвила хозяйка дома и шире открыла двери. — Вы из Энергосбыта? Показания счетчика снимать?

Я сделал печальное лицо.

— Нет, я не из Энергосбыта. Я из другого учреждения. Хочу поговорить с вами по поводу вашего сына Ефимова Николая.

Переиграл я с физиономией — женщина переменилась в лице и схватилась рукой за грудь.

— Господи, что он опять натворил?

Я не посмел сказать, что ее сын участвовал в убийстве четверых человек и ограблении пункта обмена валюты. Пускай дурную весть принесет ей милиция. У меня иная задача, а потому, наоборот, стал успокаивать мать Бахуса:

— Ваш сын ничего не натворил. Так, обычные формальности. Произошло преступление, и мы в первую очередь проверяем, не причастны ли к нему ранее судимые лица. Ваш сын как раз относится к категории людей, подлежащих проверке. Извините, но таковы правила. Можно я войду?

С удлиненного, с крупными чертами лица Надежды Васильевны стало сползать выражение испуга.

— Да-да, — спохватилась она. — Конечно, проходите.

Я, пригнувшись, чтобы не задеть за низкую притолоку, вошел в дом, в неширокий коридор с белеными стенами, с деревянной вешалкой, прибитой к стене, с простой дорожкой на скрипучем полу. Сняв и повесив куртку на крючок, был препровожден хозяйкой в небольших размеров, холодный, с затхлым воздухом, зал, обставленный в стиле двадцатых годов прошлого столетия. Кое-какая мебелишка отсюда запросто могла пойти в музей или антикварную лавку. Единственной дорогостоящей вещью, диссонирующей с остальной обстановкой, здесь был телевизор «Самсунг». Не могу не заметить, что на месте телевизора лучше смотрелся бы патефон, а то и граммофон.

Мы сели за круглый стол, покрытый красно-желтой плюшевой скатертью с выделяющимся от оставленного горячим утюгом пятном.

— Скажите, Надежда Васильевна, — начал я. — В котором часу ваш сын вернулся в воскресенье вечером домой?