Она поставила таз перед заинтригованным происходящим Григорием, встала на колени и, подняв на него взгляд, показала рукой, что ему надо опустить свои ноги в таз.

Надо так надо, кто бы спорил – и он поставил ступни в шайку, ощутив воду приятной, ласкающей температуры.

А Марьяна…

Она посмотрела Григорию в глаза, и было что-то такое в ее взгляде, что-то такое… Перевела взгляд вниз и принялась, медленно массируя пальцами, омывать сначала одну его ступню, а потом и вторую.

Вершинин замер, непроизвольно затаив дыхание, от потрясших его необыкновенных ощущений!

Она закончила массировать и омывать вторую его ступню, протянула медленно руку со значением, непонятным ему, взяла с лавки и развернула длинное полотняное полотенце, расшитое по краям узорами, расстелила и, достав из воды одну его ногу, стала неторопливо, тщательно ее вытирать, затем так же неспешно занялась второй ногой.

Вершинин следил за плавными движениями ее рук, и у него колотилось сердце, словно он пробежал стометровку на олимпийский рекорд.

Стоит ли говорить, что никто и никогда не мыл ему ноги?

Да даже не в этом дело! Хотя, наверное, именно в этом!

Но за всю свою жизнь Вершинин никогда не испытывал ничего более эротичного, чем это омовение ног. Это, казалось бы, простое действие оказалось настолько чувственным, что переворачивало все внутри Вершинина! Ему даже дышать стало трудно.

А она, закончив вытирать вторую ступню, опустила его ногу на пол, поднялась с колен, протянула кусок ткани и сказала:

– Вот холстина, полотенце здесь оставь, а ею обернись и иди в дом.

– Марьяша-а-а, – только и смог пролепетать обескураженный и потрясенный Вершинин.

– Иди, – подтолкнула она его легонько. – Мне нужно и самой ноги омыть, и прибрать тут.

Григорий послушал, сейчас он сделал бы все, что она ему сказала. Надел свою обувь в предбаннике – уж как сообразил, непонятно, состояние у него было какое-то зачарованное, улетное. Пройдя через темень двора и поднявшись на крыльцо, вошел в дом и, не зажигая света, нашел небольшой диванчик в прихожей и бессильно на него опустился.

Что это было? Ритуал?

Бог знает, да и какая разница! Такого потрясающего чувственного переживания Вершинин не проживал никогда, впрочем, кажется, он повторяется!

Но что-то глубинное, древнее зацепило в нем это омовение ног, такой великой прекрасной светлой силы и радости, что до сих пор он чувствовал ее пальчики на своих стопах, и мурашки по спине бежали, и сердце стучало в ускоренном ритме.

Ну, Марьяна! Ну, ведунья загадочная! Околдовала прямо!

«А, хорошо-то как, господи! – вдруг подумалось ему. – И если в древности вот так женщины околдовывали своих мужчин, то склоняюсь перед ними в поклоне земном в великом уважении – это круто! На самом деле круто! Или дело в том, что оба испытывают в этот момент?»

Фиг знает, только…

Он заметил, как разрезал ночную темень луч света от открывшейся двери бани, который почти тут же и потух. Вершинин услышал шорох торопливых ножек по траве. Встал и шагнул ко входу.

– Гриша? – позвала Марьяна, переступив через порог и ничего не видя в кромешной тьме.

– Я здесь.

Сделал еще шаг вперед, безошибочно найдя ее в темноте, притянул к себе и обнял.

– Маня, – позвал он севшим, глухим от чувственного накала голосом, не то просящим что-то, не то признающимся в чем-то, не то молящим, и прижал ее еще сильнее к себе, – Манечка…

И склонился к ней, нашел губами ее губы, поцеловал – их первым, пьянящим и забирающим разум поцелуем.

У нее был вкус горьковато-терпких трав и меда, вкус лета, солнца, бесконечной радости и свободы, вкус загадочной, прекрасной и единственно необходимой ему женщины.

– Манечка… – шептал он, оторвавшись от ее губ, взяв в руки ее лицо и покрывая его короткими поцелуями. – Манечка…

Так шептал он свое признание и свою благодарность, свою надежду и приглашение, просьбу и обещание…

– Идем, – жарко ответила она у самых его губ.

И ухватила за руку, повела куда-то в глубь дома, осторожно пробираясь в темноте, выставив вперед шарящую руку, но отчего-то так и не включая свет, словно знала, что сейчас их союзник темнота, в которой нужно только чувствовать, только чувствовать…

Они оба не запомнили, как оказались в ее спальне, и, остановившись у края кровати, стянули друг с друга простыни, тогами укутавшие их, и как впали во второй свой поцелуй, словно утоляли смертельную жажду из святого источника, и как оказались в кровати…

И Григорий чувствовал такую нежность к этой девочке! Такую острую, почти до боли в груди смесь безудержного желания и невероятной нежности к ней, и все ласкал и не мог оторваться от ее прекрасного тела, каждым сантиметром своей кожи, током барабанящей в жилах крови чувствуя, как она отвечает ему и плавится в его руках…

И на пике заполонивших его чувств он вошел в нее сразу, одним движением, и, не останавливаясь, повел их обоих вперед, туда, где они растворились друг в друге…

И было это, было это…

Так не может быть – первое, что подумал Григорий, через продолжительное время обретя способность ровно дышать, а за ней и думать. Так не бывает, чтоб достичь оргазма одновременно – не бывает, и все! Он точно знал.

Бывает, если повезет, и женщина способна не имитировать, а действительно испытывать оргазм, что кто-то из партнеров приходит к нему раньше, кто-то позже. Лично он всегда старался первой доставить удовольствие женщине, по опыту хорошо зная, что чем лучше женщину удовлетворишь, тем ласковей и горячей она будет с тобой. Но чтобы вместе в один момент? Не-а. Не бывает так.

А если кто-то утверждает обратное, то точно брешет ради бахвальства. Чего только мужики не рассказывают в мужской компании, чтобы выглядеть крутыми, уж кому-кому, а Григорию известно доподлинно. И присочинят с три короба о своих достижениях, особливо у женского полу.

Но все, что он знал до сегодняшней ночи, изменилось.

То, что Вершинин прочувствовал и пережил с Марьяной, было запредельным! Сначала это ни с чем несравнимое омовение, вызвавшее в нем такие непередаваемые, странные чувства, до нутра, до слезы.

А после это соединение!!

Он совершенно точно знал, что достигли они вершины оргазма вместе – он ее чувствовал в тот момент настолько четко, словно она была продолжением его самого.

Обалдеть!!

Вершинин открыл глаза и попытался рассмотреть девушку, которую продолжал держать в объятиях, лишь перевернувшись вместе с ней на бок.

Похоже, что она задремала, уставшая от накала соединения, да, видимо, и от всех сегодняшних волнений разом. А Григорию хотелось, чтобы она была с ним в бодрствовании, чтобы разделяла те невероятные переживания, что он испытывал, те открытия, которым поражался, и он начал легонечко ее целовать.