– Нет, Гришенька, – рассмеялась Глафира Сергеевна, – мы не ищем легких путей! С удовольствием понаблюдаю, как им приходится просить у тебя прощения.

– Да, Глафира Сергеевна, – протянул Вершинин весело, – старая вы интриганка!

– Должна же я как-то развлекаться! – засмеялась она в ответ.

Припрягли Григория плотно – расставлять столы: одного большого не хватало на всех, доставать из мастерской и устанавливать дополнительные мангалы и барбекюшницы, стулья, и что-то все время носить-уносить. Да еще родня донимала попытками побеседовать по душам, которые он пресекал на корню, отправляя их приблизительно в тот же поход, что и Марину, но в более приемлемых выражениях.

Среди этой суматохи Григорий все-таки улучил немного времени и, захватив выточенную гайку, отправился на соседский участок. Если честно, то откровенно сбежал!

– О, Гриша! – от всей души обрадовалась ему мама Марьяны Василиса Андреевна.

Шагнула навстречу, обняла и отодвинулась, внимательно разглядывая.

– Изменился! – довольным тоном вынесла вердикт она. – Возмужал, несомненно! Заматерел. Такой стал интересный мужчина, видно, что серьезный и начальник, – и неожиданно крикнула: – Сева!! Смотри, кто к нам тут пришел!!

– Кто? – вышел из распахнутой двери дома Всеволод Игнатьевич и развел приветственно руки в стороны. – Гриша, никак ты?! Вот это здорово, вот это сюрприз!

И поспешил присоединиться к ним. Обнялись, он похлопал Вершинина по спине, так же как жена, отодвинул, не отпуская, и присмотрелся.

– Сколько ж мы не виделись? – спросил весело. – Лет десять, не меньше. Ты посмотри, Васена, какой мужик стал, а? Раньше-то был молодец отменный, а сейчас так материще прямо! Красавец! – И заспешил: – Ну давай присядем, по рюмочке за встречу!

– Мы к вам сейчас придем, – поддержала мужа Василиса Андреевна, – но Сева прав, за такую встречу надо отдельно принять по чуть-чуть, а то у вас и поговорить не получится толком.

– Не могу, – отказался Вершинин с сожалением, приложив руку к груди и покаянно склонив голову. – Я к вам по делу, Марьяна попросила починить ее станок, вот деталь принес, надо поставить. А поговорить мы сможем, даю слово: отсядем ото всех в уголочек, поговорим и примем за встречу. Ладно?

– Договорились, – хлопнул его по плечу дядя Сева.

– А Марьяна-то дома? – спросил Григорий.

– Нет, уехала к Полине, к подруге своей, – пояснила Василиса Андреевна, – сказала, что она вчера на юбилее уже отметилась, ей более чем достаточно. Что у вас-то такое случилось вчера?

– А-а-а, – отмахнулся Вершинин, – потом расскажем. А когда вернется?

– Предупредила, что, скорее всего, с ночевкой уехала.

– Да? Ну ладно, мне, собственно, ее присутствие в починке не требуется. Хорошо бы только опробовать работу станка после наладки. Но если что не так, пусть мне потом скажет, – ровно объяснил он.

А про себя вдруг возмутился: как это уехала?! И ему ни слова не сказала? Ничего себе! И это после такой ночи, после того, что и как у них было!

И так его проняло, прямо вот… проняло!

Он все возмущался и бурчал, уже и под станок залез, и тут, уловив одну предательскую мысль, резко выпрямился, долбанулся с силой о станок головой, матернулся от души, достал телефон, проверил сообщения.

Ну, вообще-то, да… пардону просим.

Она звонила три раза. Но его величество изволило спать до полудня и звонки пропустило. А теперь вот ворчим, выступаем, башкой бьемся – поделом явно!

День для Григория тянулся бесконечно и совершенно неинтересно без Марьяны, вот такая загогулина судьбы прорисовалась в его жизни, не добавляющая оптимизма, между прочим, по ряду объективных причин.

Но был и хороший момент в сегодняшнем мероприятии – Григорий с удовольствием пообщался с друзьями и бывшими коллегами деда – учеными: одним академиком и двумя профессорами. Встреча с ними его обрадовала, и у них тут же завязалась увлекательнейшая беседа на интересующую Вершинина тему.

После Григорию стало совсем уж неинтересно и тоскливо. И он втихаря сбежал от шумного празднования на речку. Самым наглым образом.

Поплавав в бодрящей воде, лег на горячий песок, смотрел в небо и скучал по Марьяне. Удивлялся себе и радовался, и огорчался этому неожиданному чувству.

Вот так все странно случилось. Вот так.

К вечеру его успели измучить все родственники из бывшего «оппозиционного» лагеря и в разной форме: от чуть ли не приказной и до капризно-просительной извинялись и оправдывались, что-то там рассказывая о том, как его убедили остальные в виновности Григория.

– Ладно, – улыбалась ему тетка Аля, заканчивая свою оправдательную речь, – кто старое помянет, тому глаз вон, правда же, Гриша?

– Угу, – угрюмо подтвердил он и закончил пословицу: – А кто забудет, тому оба.

– Что? – подхватилась она.

– Ничего, – почти грубо ответил он и ушел.

Понятно, что эти пьяненькие излияния не добавили радости и душевной бодрости, да еще и Марьяна не вернулась.

Но Вершинину все же удалось провести хорошо какое-то время. Когда уж стемнело и оставшиеся гости прошли в дом догуливать юбилей, Григорий с отцом и еще двумя дедовскими друзьями уединились в кабинете Петра Акимовича и вот там-то с большим душевным удовольствием предались научным разговорам и полемике, пока их не обнаружили женщины, но уже поздней ночью, и не разогнали по кроватям спать.

В воскресенье провожали разъезжающихся гостей и родню. Григорий тревожно поглядывал на бабулю, уставшую за эти три непростых и насыщенных сверх меры дня и совершенно очевидно нуждавшуюся в отдыхе и настоящем покое. Последними уехали его родители и Добродеевы, с которыми Грише все же удалось немного побеседовать – так, ни о чем серьезном: порасспрашивали его о жизни, делах, о себе немного рассказали, пригласили на новую дачу в гости, было по-настоящему приятно и тепло с ними общаться.

Он проводил бабулю в ее комнату, но разговаривать они не стали – старушка так измоталась, что подремывала чуть не на ходу. Перепоручив ее заботам Евгении Борисовны, Вершинин прошел на веранду опустевшего дома, тоже уставшего от громких событий, шумного веселья и толпы.

Только Марьяна Всеволодовна отсутствовать дома изволила.

Григорий сидел на веранде и смотрел на темнеющий в наползавших сумерках соседский дом и потихоньку начинал беспокоиться.

А как она доедет? Ведь говорила, что не водит машину в темноте, не умеет, из-за этого даже оставила автомобиль в Москве, и вчера его сюда перегнал отец. И уехала же далеко, а уже совсем темнеет?

«Вот где ее вообще носит, когда она должна быть рядом с ним?!» – совершенно не логично возмущался Вершинин. Он весь день периодически вспыхивал возмущением по поводу отсутствия Марьяны, бурчал про себя что-то и остывал, напоминая себе, что вообще-то она ему ничего не должна и у нее своя жизнь.