— Пол тоже хочет. Он спрашивал. Он так сердит на меня, но я не знаю, кто взял ключ. Так глупо, верно? Я не могу попасть домой, потому что у меня нет ключа.

— Я найду ключ, — сказал я. — Вам принести что-нибудь оттуда?

— Нет, дорогой. Я просто хочу быть дома, с Валентином. — Из-под ее век вновь потекли слезы. — Валентин умер.

Я погладил ее слабую руку.

— Это был фотоальбом, — неожиданно сказала она, открыв глаза.

— Что?

— То, что они искали. — Она встревоженно смотрела на меня, вокруг ее глаз лежали бледные синие тени.

— Какой фотоальбом?

— Я не знаю. У меня никогда не было альбома, только несколько старых снимков, которые я хранила в коробке. Фотографии Пола, когда он был маленьким. У меня не было фотоаппарата, но друзья дарили мне снимки…

— А где эта коробка?

— В моей спальне. Но это не альбом… Я не подумала об этом раньше. Все так непонятно.

— Хм… Не думайте об этом. Робби Джилл рассердится, если я расстрою вас, и больше не пустит меня, оставит одного Пола.

Улыбка мелькнула в ее старческих глазах.

— Могу я хотя бы расстроиться? Мне больше нечего делать.

Я засмеялся.

— Единственное, о чем я жалею, — сказал я, — это о том, что Пол все-таки забрал книги Валентина. Он клянется, что не делал этого, но он все же должен был забрать их, потому что в доме их больше нет.

Доротея нахмурилась.

— Нет, дорогой, Пол не брал их.

— Не брал? — скептически переспросил я. — Он послал кого-то другого?

— Нет, дорогой. — Морщинки на ее лбу стали глубже. — Валентин хотел, чтобы эти книги достались вам, и я знаю, что он был бы в ярости, если бы их забрал Пол, потому что он не очень любил Пола, просто терпел его ради меня.

— Но… кто взял их?

— Билл.

— Кто?

— Билл Робинсон, дорогой. Он сохранит их.

— Но, Доротея, кто такой Билл Робинсон, где он и почему книги у него?

Она виновато улыбнулась.

— Понимаете, я так боялась, что Пол вернется и заставит меня отдать их. Он иногда так утомляет меня, что я делаю все, что он хочет, но, в конце концов, он мой сын, дорогой… Поэтому я попросила Билла Робинсона прийти, забрать все книги и сложить в гараже. Билл мой хороший знакомый, поэтому он пришел и забрал их, и они будут в полной сохранности. Билл — милый молодой человек, он ремонтирует мотоциклы.

Я улегся спать после полуночи, подумав, что хотя меня не убили сегодня, но сейчас уже завтра.

Нэш и я поужинали вместе в полном согласии относительно завтрашней сцены в паддоке, где его жокей будет в синем, тогда как жокей Сиббера — в зеленом с белыми полосками.

После вечерних приготовлений к сцене с дознанием в Жокейском клубе Нэш, не сказав этого прямо, дал мне понять, что предпочитает репетировать все вдвоем со мной, так что во время общих сцен, когда ему почти не надо было спрашивать или отвечать на вопросы, в его сознании уже была отчетливая схема исполнения. Я не знал, репетировал ли он таким образом с каждым режиссером, но у нас эта работа получалась замечательно плодотворной, выражаясь в его полной готовности к каждой сцене. Мы экономили время и опережали график, и это главным образом была его заслуга.

Как обычно, последние два вечерних часа я провел с Монкриффом, вместе с ним вычерчивая план расстановки камер и освещения в паддоке, а также для съемок повседневной подготовки к скачкам — как седлают лошадей, выводят их из стойл, ведут в паддок, снимают попоны, как жокеи садятся верхом. Дополнительные камеры обходились недешево, но тоже сберегали время; позднее мне предстояло склеить воедино множество кусочков и кадров из нескольких длинных лент, чтобы дать полное представление о напряженной подготовке к заездам. Щелканье пряжек на кожаных ремнях, блеск масла, которым смазывают копыта, крупным планом — мускулы, переливающиеся под лоснящейся шкурой. Требовалось только две секунды визуального изображения, чтобы создать впечатление спешки и деловитости, но, чтобы ухватить эти секунды, порой нужны были долгие минуты съемки.

Для создания хорошего фильма требовалось терпение. Это вам не щелк-щелк — и готовы эпизоды, придуманные кем-то, а это медленное, вдумчивое прояснение их глубинного значения.

Ну… я надеялся.

Утром, пока молчаливый молодой водитель вез меня в Хантингдон, я думал о книгах Валентина, спасенных Доротеей, и о неуверенности, пробивавшейся сквозь задиристость Пола. Он не пытался прервать мой визит к больной: пять обещанных минут растянулись до десяти, пока я сам не решил, что Доротее пора отдохнуть.

Пол вместе со мной прошел от двери ее палаты до выхода из больницы, дыша неровно и глубоко, словно желая что-то сказать, но никак не решаясь. Я дал ему время и возможность, но он, в отличие от своего дяди, не созрел еще для исповеди.

Доротея сказала, что Пол кричал на нее. Ради нее самой я молил Бога, чтобы это было ошибкой.

Еще не было восьми часов утра, но ворота Хантингдонского ипподрома уже были широко открыты, чтобы впустить местных жителей. Бесплатный завтрак, обещанный всем, кто придет поучаствовать в съемках фильма, выражался в бесконечных хот-догах, раздаваемых с фургона с откидным бортом. Погода, невзирая на холод, оставалась ясной. У меня не было повода волноваться, что горожане заскучают и не явятся снова: «устное радио» сработало отлично, и сегодня у нас была толпа куда больше, чем за день до того. Рекламный отдел кинокомпании приготовил пятьсот футболок, чтобы подарить по одной каждому помощнику из местных (к моему изумлению, на груди каждой футболки красовалась надпись большими буквами «НЕСПОКОЙНЫЕ ВРЕМЕНА», однако, если присмотреться поближе, становились видны буквы помельче, так что все вместе читалось «НЕСПОКОЙНЫЕ во все ВРЕМЕНА»), но я уже начал думать, что футболок на всех не хватит.

Руководство Хантингдонского ипподрома было неизменно любезно и услужливо, нам был обеспечен неограниченный доступ ко всему, что нам было нужно. Я настолько сильно не желал злоупотреблять их гостеприимством, что заставил О'Хару нанять целую армию уборщиков, чтобы вычистить весь мусор, который останется после нас.

— У них есть своя команда мусорщиков, — запротестовал он. — В конце концов, мы им платим.

— Доброе отношение дороже денег.

Он проинструктировал менеджера, дабы после нас на ипподроме не было ни пятнышка.

Естественно, весовая и раздевалка тоже были не заперты, когда я пришел. Костюмеры раскладывали яркие жокейские рубашки рядом с брюками и ботинками для верховой езды.

Не только рубашки, вся одежда была сшита специально для фильма. Все, кроме скаковых седел, взятых напрокат, принадлежало компании.

На скамье было разложено двадцать полных комплектов обмундирования, поскольку костюмы всегда шили про запас, к тому же в то время, когда все это подготавливали, не было известно, сколько лошадей будет занято в фильме. В раздевалке не было никого из жокеев — им было велено прийти к девяти, — и поэтому без всяких помех я взял то, что мне было нужно, и в одиночку заперся в умывальной.