Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благословенные сёстры считали, что вразумлять розгами неразумных воспитанниц неэффективно, урок гораздо лучше воспринимается c помощью стыда. Поэтому на шею провинившимся вешали табличку с указанием греха, ну там: «Неряха» или «Лгунья», «Лентяйка» – и заставляли стоять на табурете, в назидание остальным. Девочки это наказание считали очень позорным, хотя, если разобраться, никакого позора, вроде, и нет. Но младшим и в голову не приходило над такими вопросами размышлять, а у старших срабатывала годами вбиваемая условность: выставили на всеобщее неодобрение – стыдно.
На табуретке Ора оказывалась нередко, в основном за драки, но такого срама, как сейчас, ей чувствовать ещё не доводилось. Уж лучше табличка «Задира», чем связанные руки с ногами, здоровенная шишка на лбу и любезное расшаркивание отца. А он на самом деле расшаркивался перед этими невесть откуда взявшимися четверыми, да ещё как! И где только набраться подобного успел? Тут тебе и «извольте», и «милостивые атьеры» и даже – Великое Древо! – «примите мои искренние извинения, я очень сожалею».
Правда, незваные гости в долгу не оставались, от: «Что вы, что вы, не стоит внимания» – в ушах звенело и тошнило гораздо сильнее, чем от ушибленной и изрядно растрясённой головы. А, главное, все эти вальсы воспитанности танцевались прямо в большом зале, посередь которого торчала связанная Ора и на неё никто внимания не обращал. Пожалуй, это было унизительнее всего.
Нет, главное, что кто-то из этих четверых, Роен так и не поняла, кто именно, прибыл для женитьбы по доверенности от проклятого Ноэ. Или что вся четвёрка, по крайней мере, если верить их мундирам, были ни какими-то там придворными щеголями, а самыми настоящими экзорцистами? Или всё-таки то, что Ору скрутили, как разжиревшую индейку – она и пискнуть не успела? Или…
Короче говоря, поводов для горестных рыданий собственной гордости хватало с избытком. Потому Ора и стояла, выпрямив спину до хруста в позвоночнике, задрав подбородок, и молчала, хотя выкрученные запястья уже совсем онемели, а под черепом тяжко перекатывался чугунный шар боли.
Впрочем, если вспомнить Великих мучениц, то не она первая так страдала. Помнится, кого-то из дев за отказ выйти замуж за чёрного атьера из Грязных Домов то ли на костре сожгли, то ли собакам отдали. Впрочем, могли и заживо закопать – в истории Роен была не особо сильна.
– Ну вот, доченька, – довольное гудение папашиного голоса выдрало Ору из мученической задумчивости. – Знакомься, значит. Этот вот атьере…
Старший Роен так саданул одного из экзорцистов по спине, что бедолага покачнулся.
– Просто Грай, – поправил отца пошатнувшийся, всё так же вежливо улыбаясь. – Устав нашего ордена запрещает использование мирских имён.
– Грай, значит, – радостно гыкнул папаша, засовывая за пазуху довольно объёмный конверт. Ора разглядела сургучный оттиск, а на ней оттиск монеты – таким знаком обычно помечали свои печати банкиры. Надо думать, в конверте лежало платёжное поручение, не иначе как выкуп за невесту. – А винца выпить ваш устав не запрещает?
– Не запрещает, – экзорцист не то кивнул, не то дёрнул головой.
– Эй там, кто-нибудь! – рявнул отец. – Тащите сюда вина! Такое дело обмыть надо.
– А невеста будет участвовать в обмывании? – холодновато поинтересовался… Грай?
Откровенно говоря, прозвище ему на самом деле подходило. Нет, он совсем не каркал, наоборот, голос у экзорциста был довольно приятным, может, чуть низковатым – здоровяком его не назовёшь, хотя и хлюпиком тоже. А вот физиономией «жених» и впрямь на ворону смахивал: очень смуглый и чернявый. Гладкие волосы, забранные в короткий, но толстый хвост, ещё темнее, чем у Роенов, брови до того густые, что срослись на переносице, а вместо носа натуральный клюв – богатый такой профиль. Правда, всё вместе это отталкивающим почему-то совсем не выглядело. Не красавчик, конечно, но имелось в нём что-то такое, трудноопределимое.
–… тогда её стоит развязать, – закончил экзорцист, едва заметно усмехнувшись.
Он даже не усмехнулся, а только дёрнул-дрогнул уголком рта, умудрившись очень чётко дать понять: рассматривания Оры заметил и, видимо, оценил произведённое впечатление. Ну а Роен очень захотелось провалиться сквозь пол, ведь в подвале темно и уютно, там точно никто не заметит её кончики ушей, вспыхнувшие огнём.
– Вы позволите? – эдак галантно поинтересовался «жених», вытаскивая из ножен, спрятанных в голенище, немалый тесак.
И опять-таки вроде ничего такого в его голосе не было, лишь сплошная вежливость, но и пастуху понятно: издевается.
Ора хотела уже ответить, но только воздух втянула сквозь стиснутые зубы – получилось очень громко. А что тут поделаешь, если экзорцист, всё время державшийся вполоборота, наконец, к ней лицом повернулся. И слева трети этого лица попросту не было, лишь бугрящаяся каша странно бледных шрамов, словно на висок, скулу и подбородок ему кислотой плеснули. Но ниточки метин тянулись к брови, глазу, носу, губам, будто кожа ещё и треснула.
– Извините, – промямлила Ора, опомнившись.
– Ничего, я привык, – равнодушно ответил Грай, разрезая верёвки на её запястьях.
– Мне всё-таки не стоило… Просто я от неожиданности, не разглядела…
– Я же сказал, ничего, – поддав в голос льда, процедил экзорцист и отошёл, предоставив девушке возможность самостоятельно распутывать узлы на ногах.
– Ну да, демона мы как-то и не заметили, – ехидно, ну просто капая ядом, протянули у Оры над головой, как раз когда она на корточки присела, сражаясь с узлом, затянутым, между прочим, на совесть.
Роен подняла голову, рассмотрев пыльные сапоги до колен – странные, с крючками и сложной шнуровкой на боку – от самой стопы до верха голенища. Потом изучила серые брюки, заправленные в эти самые сапоги, серый же мундир без всяких украшательств, не считая вышитой эмблемы ордена, под конец оставив физиономию. Очень неприятную, кстати говоря. Экзорцист был даже не рыжим, а, скорее, красным. Кожа очень бледная, в голубизну, как снятое молоко, все венки и жилки видно, будто у младенца. Глаза узкие и слишком уж приподнятые к вискам, да ещё и прищуренные. Нос тонкий, хрящеватый.
– Говорю, его шрамы сложно не заметить, – напомнил рыжий, скрещивая на груди руки и явно нарываясь на скандал.
– Вися на седле вниз головой сложно рассмотреть детали, – процедила Ора, поднимаясь.
– Коне-ечно, – улыбнулся экзорцист, откровенно не поверив.
Усмешка у него была припоганийшая.
– Оставь, Лис, – негромко приказал первый, который Грай.
Лис на самом деле её тут же оставил, отошёл, напоследок одарив взглядом: «Я тебя насквозь вижу». Чтоб ему пусто было, прозорливцу такому.
– Не обращайте на него внимания, – посоветовал гость, стоящий неподалёку от ревевшего лосем в гоне отца, который всё ещё требовал вина. Пока на его призывы никто не откликался. – Лис всегда злой, когда голодный. Правда, сытый он ещё и ленивый, а поэтому становится только злее.