Гримберт ухмыльнулся. Превосходное зрелище для жадных зрителей, разочарованных чересчур быстрым окончанием боя.

Зрителей оказалось в избытке – в этом он с удовольствием убедился, окинув взглядом походный лагерь. Вокруг отгороженной ристалищной площадки, где исходила дымом поверженная туша «Полуночного Грома», бурлила толпа, пестрая от разноцветных ливрей и гербов, звенящая сталью и ругающаяся на дюжинах невообразимых диалектов, среди которых почти невозможно было расслышать ни благородного франкского языка, ни мелодичной латыни.

Гербы эти Гримберт некоторое время рассматривал, рассеянно прихлебывая вино. Большая часть из них не вызвала у него никакого интереса – никчемные картинки, пытающиеся перещеголять друг друга количеством мечей и павлиньих перьев, жалкие в своей нелепой претенциозности. Все эти львы, единороги и звезды складывались в единое пестрящее полотно, полное крикливо-ярких цветов и лишь раздражающее глаз.

– И это славное воинство Франкской империи, – пробормотал он, не пытаясь скрыть раздражения. – Только взгляни на них, Гунтерих! Черт возьми, лангобарды должны распахнуть ворота Арбории еще до того, как мы дадим первый залп – просто из уважения к тому количеству краски, что мы извели!

Гунтерих смутился, не зная, чем на это ответить и требуется ли от него какой-либо ответ. Несмотря на то что обязанности старшего оруженосца он выполнял не первый год и успел свыкнуться с резким нравом своего сеньора, некоторые случаи ставили его в тупик, заставляя тушеваться. «Ничего, – подумал Гримберт, – это тоже пройдет, как проходят все юношеские слабости и недостатки».

Гунтерих нерешительно кашлянул.

– Эти рыцари… все они прибыли по зову сенешаля, мессир, – произнес он осторожно. – Они выполняли свой рыцарский и вассальный долг.

– Еще скажи, что они сделали это по велению души! – Гримберт приподнял бровь, глядя на него. – Иногда ты отвратительно простодушен, Гунтерих. Это воинство, собранное сенешалем, может оглушительно греметь в походе, точно телега старьевщика, но как только дойдет до боя, я бы не дал за него и медного обола![9]

– Да, мессир. – Кутильер покорно склонил голову.

Не убежден, однако не считает возможным спорить с хозяином.

Гримберт вздохнул. Гунтерих, без сомнения, во всех отношениях превосходный оруженосец. Сообразительный, проворный, исполнительный, когда нужно – тактичный и хладнокровный. Кроме того, не болтлив, что еще больше повышает его цену. Но иногда ему казалось, что тому недостает дерзости. Той самой дерзости туринских «вильдграфов», которая заслужила им славу не только преданных слуг империи, но и самоуверенных гордецов, плевать хотевших на порядки и приличия, веками ведущих свою войну на восточных рубежах. Войну, древнюю, как библейские сказания, призом в которой чаще все были лишь бескрайние лиги выжженной и мертвой земли. Еще недавно ему казалось, что про эту войну господа из Аахена забыли, увлеченные своими авантюрами в Святой земле. И вот…

– Ты в самом деле считаешь, что это сборище… – Гримберту хватило короткого жеста, чтобы захватить и гомонящую вокруг ристалища толпу, и скрытые брезентом доспехи, и бесчисленные походные шатры. – Это сборище представляет собой лучших рыцарей Франкской империи? Да это самый настоящий сброд, который сенешалю удалось наковырять по всем землям и сбить воедино. Позволь заметить, что вижу здесь я. Пяток заплесневевших графов, извлеченных из своих покосившихся замков, где мышей давно больше, чем слуг. Дюжины две баронов, алчных и тупых, как овцы, которых их отцы пасли, прежде чем присягнуть, сделавшись министериалами. И, будто этого мало, чертова прорва раубриттеров, этих блохастых голодных псов, которые стягиваются на запах несвежего мяса, точно стервятники!

Гунтерих поежился – гнев хозяина, пусть и не обращенный против него, едва не заставлял кутильера втягивать голову в плечи.

– Да, мессир.

– Ты думаешь, это лучшие из лучших? – Гримберт презрительно хохотнул. – Как бы не так! У императора тысячи вассалов, вот только они столь давно погрязли в разврате, удовлетворении противоестественных страстей и обжорстве, что неспособны даже забраться в доспех! Куда им! Гораздо проще интриговать друг с другом, деля плодородные земли, аббатства, крепости и заводы. Уж в этой войне они знают толк! Переться на восточную границу, чтобы глотать радиоактивную пыль и сражаться с дикарями-лангобардами? Вот уж нет. Уверен, стоило господину сенешалю объявить военную кампанию на востоке, как вся эта благородная публика бросилась врассыпную, точно перепуганные зайцы. Кто сказался больным, кто дал обет не участвовать в бою весь следующий год, кто милостью епископа принял посвящение в бонифратры[10] и отправился в дальние земли, кто не вовремя предпринял паломничество по святым местам…

– Вероятно, вы правы, мессир, – отозвался кутильер.

Но если он думал, что его покорность смягчит его злость, то ошибался не менее, чем незадачливый хозяин «Полуночного Грома».

Гримберт стиснул зубы.

– Весь этот сброд, что торчит сейчас в лагере, отнюдь не сливки франкского рыцарства. Напротив, это зловонная жижа, скопившаяся в отстойниках империи! Крысиная свора, слишком трусливая, чтоб проливать кровь за морем, спасая Иерусалим от неверных, но слишком жадная, чтоб удержаться от искушения поискать вкусный кусок на восточных границах. Сейчас вся эта братия хлещет дармовое вино, бряцает парадными шпорами и распевает песни во здравие императора, но стоит пасть арборийским стенам, как она обретет свое истинное лицо, обратившись стаей голодных падальщиков!

– Совершенно верно, мессир.

– Благодарение Господу, к нашей орде пока не примкнули рутьеры[11], но это лишь дело времени. Уверен, сейчас добрая половина их шаек, бросив резать глотки купцам на ярмарках, устремилась к Арбории, вершить свой подвиг во имя христианской веры!

Гримберт делал вид, что разглядывает пестрые рыцарские штандарты, его взгляд рассеянно скользил меж единорогов, драконов, грифонов и прочих геральдических тварей, чья биологическая нелепость иногда выглядела столь вопиющей, что ему казалось, будто он рассматривает могильник биологической лаборатории, полный неудачных образцов генетического скрещивания. Гарпии, грифоны, летучие мыши… Все не то. Сегодня ему нужен был лишь один, хорошо знакомый ему герб.

И он нашел его – поодаль, у самого края ристалищной площадки.

Ничем не примечательный штандарт, теряющийся на общем фоне и даже, пожалуй, невзрачный. Полукруглый щит, разделенный на две равные половины, в правой части которого был изображен ключ со сложной бородкой, а в левой – черная птица с расправленным крылом. Гримберт улыбнулся.