жизнь — как в программе защиты свидетелей, только неизмеримо радикальнее. Можно изменить внешность, отпечатки пальцев, привычки, имя, биографию — но куда денешься от страха, который станет твоим спутником до конца дней? Пожиратель желудка, поджигатель нервов, выглаживатель извилин, он будет преследовать тебя повсюду, и ты не скроешься от него надолго, даже подсев на опасно эффективные «колеса», — он будет ждать тебя в конце любого залета, с удобством расположившись в пункте назначения и опережая тебя ровно на столько, чтобы ты нигде не чувствовал себя дома.

…Пес дернулся и всхрапнул. Может, это был предсмертный вздох, а может, ему, несмотря на защиту звезд, привиделся дурной сон.

Макс, будто сомнамбула, полез в карман, достал книжку Чинского и открыл ее наугад.

«…Тебе снится, что ты похоронил своего любимого пса. Ты убит горем, но ты чего-то ждешь, словно его смерть обещает. (Именно так и было напечатано: «смерть обещает». Точка.) Спустя некоторое время — очень непродолжительное по меркам Сегмента Белладонны — ты возвращаешься на его могилу. Вопреки мирской логике, тут успело вырасти дерево. Это тебя не удивляет, между тем дерево странное — прежде ты никогда таких не видел. Черные листья в виде сдвоенных ладоней свисают будто перчатки.

[Указание: 1-й перекресток. Здесь и далее выбирай темную фазу. При прохождении следи за кистями рук. Выбор подскажет инверсия. Осторожно: зеркала ведут к Колодцу теней.]

При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что «листья» — это и в самом деле перчатки из черной кожи. Ты срываешь пару с ветки и надеваешь, желая предохранить руки; тебе предстоит грязная работа. За деревом ты находишь воткнутую в землю лопату, привязанную к стволу серебряной цепью. Ты начинаешь копать.

[Указание: 2-й перекресток. Найдешь золотую монету — немедленно уходи через Лиловую Комнату. Если встретишь в Комнате карлика, дай ему то, что он попросит. Ни в коем случае не отказывай. Сугубая осторожность!]

Начинай считать удары колокола, следи за печалью…»

Голиков резким движением закрыл книгу. По всему телу, словно роса на траве, выступил холодный пот.

Не далее как вчерашней ночью ему приснился карлик, правда, без всяких Лиловых Комнат. Где-то в отдалении раздавались гулкие удары колокола. Карлик был одет в женское платье, отчего его покрытое морщинами и, несомненно, мужское лицо с треугольными, точно у акулы, зубами выглядело еще более отталкивающим. И — да: этот уродец попросил его о чем-то, вот только Макс не помнил, о чем. Не исключено, что это была пустяковая просьба, но тогда почему сейчас ему пришла на ум любовь?

«Следи за печалью». Голиков догадывался, что это не пустая фраза и не просто красивые слова. Любую сколько-нибудь сильную эмоцию он переносил из одного сна в другой, будто каинову печать, сохраняя в дьявольском калейдоскопе постоянство сродни шлейфу запаха, который держался долго, слишком долго для существа, желающего спрятаться. Кто лучше знал об этом, чем ищейки и охотники Герцога? Если бы дело обстояло иначе, до сих пор были бы живы союзники Макса: Клейн, слепоглухонемой проводник («Но он ведь исчез, а не умер у тебя на глазах»), Савелова, Зомби…

— Зомби, — негромко произнес Голиков вслух.

Пес медленно повернул голову в его сторону. В полумраке коридора у Макса появилось ощущение, что он разговаривает с белым призраком.

— Так это ты, сучий сын? Только не вздумай сдохнуть прямо сейчас.

То, что, открыв наугад книгу Чинского, он наткнулся на отрывок, где шла речь о дохлой собаке, нисколько его не удивляло. Слишком многое из пережитого заставило убедиться: кажущееся совпадение — всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.

— Ну и что мне с тобой делать?

На самом деле вопрос стоял немного иначе: что нам с тобой делать?

Он не ждал ответа ни от пса, ни от себя, а теперь, после того, что он прочел (и это было самое неприятное), он не рассчитывал найти ответ и в «Путеводителе». У него не осталось сомнений в том, что он получил предупреждение, но никаких готовых ответов не будет. Ответы придется добывать где-нибудь в долбаной Лиловой Комнате, считая удары какого-нибудь долбаного колокола, следя за своей долбаной печалью и… дав долбаному карлику (или все-таки карлице?) то, чего он попросит. Даже если это будет «немного любви».

Поскольку в его случае ответы были равнозначны выживанию, крайне туманные перспективы, мягко говоря, не вдохновляли. В его голову даже закралась крамольная мысль: «А стоило ли покидать Белую Комнату, Голубую Комнату, Мягкую Комнату, Болотно-зеленую Комнату С Коричневой Каемочкой — и какие там еще были в психушке?…»

«Стоило», — сказал он себе. Ради одного-единственного — возможности выбирать. В эту самую секунду, а также в следующую, у него еще был выбор: выпить чаю, прикончить пса, накормить пса, лечь спать, чтобы побыстрее оказаться на первой развилке («здесь и далее выбирай темную фазу»), не делать ничего, ожидая, пока первый ход последует с Той Стороны…

Но жизнь не так проста. Взамен примитивного древнего рабства она подсовывала всем желающим непрерывное рабство иллюзий. Голиков был не из тех, кто с жадностью хватает брошенную приманку (охоту к этому ему давно отшибло), однако надо быть святым, чтобы совсем избежать искушений. Не избежал их и он. Недаром на могилах пишут: «покойся в мире». Покой — это и есть последнее искушение. После нескольких кругов психоделического ада, намотанных сначала на грязных улицах Харькова, затем среди райского крымского пейзажа, позже в раскаленной пустыне под Лиаретом и, наконец, в наглухо замкнутой безысходности больничных коридоров, его тоска по покою была столь же сильной, как у иных — любовь к богу. Это уже граничило с влечением к смерти — подспудно он понимал, что, пожалуй, только смерть обеспечила бы ему вожделенный покой. У нее был только один недостаток — необратимость. Она начисто лишала свободы выбора, а свобода неизменно стояла номером вторым в его личном списке искушений.

Но сейчас он получил взаймы несколько минут или даже часов покоя. Кто был его кредитором? Об этом Макс старался не думать. Он собирался по возможности просто прожить оставшееся время, извлекая бытие из самых простых вещей и действий. Это был почти дзен. Он был голоден — и он поел каши из овсяных хлопьев, а больше ничего съедобного в доме на тот момент не нашлось. Ему захотелось выпить — и он выпил, обнаружив под кроватью полбутылки водки. С не меньшим удовольствием он отлил.

Псина, похоже, прониклась таким же состоянием. Во всяком случае, бультерьер сожрал сваренную и на его долю овсяную кашу. Правда, для этого Максу пришлось помочь ему встать на лапы, но