упрямо держался за жизнь, впалая грудь двигалась в мерном хриплом дыхании. Она просто потеряла сознание, но смерть отступила… пока отступила.

Убедившись, что девочку больше не нужно держать, ее мать повернула к Оудену злое заплаканное лицо.

– Ты же врач! – прошипела она. – Сделай что-нибудь!

– Я и так делаю… – попытался оправдаться он, но Беттали, как всегда, перебила его.

– Ты мало делаешь! Посмотри на нее! Ей же больно, ей плохо… Она страдает! Ты ее дядя, ты обязан!..

Он многое мог бы сказать ей и о многом напомнить, и все же Оуден промолчал, хотя это стоило ему немалых усилий. С Беттали бесполезно разговаривать. Если она не слушала его в лучшие времена, то теперь и подавно не послушает. Она – мать, перед которой умирает ее дитя, нет смысла уповать на ее благоразумие.

– Останься с ней, – велел Оуден. – Мне нужно поговорить с Джованной.

– Да! Поговори с ней! Нам нужно лекарство!

– Сиди здесь, Бет. Если я узнаю, что ты покидала палату, вы с малышкой сегодня же отправитесь домой. Ты знаешь, к чему это приведет.

Беттали снова злобно зыркнула на него, но все же замолчала. Горько по-своему… Оуден уже сейчас знал, что даже если ему удастся спасти девочку, благодарности он не получит. Только упреки за то, что не сделал это достаточно быстро и с улыбкой на лице.

Но сначала нужно спасти ее, а это очень непросто…

Оставив палату племянницы, он поспешил наверх, туда, где располагался кабинет главного врача колонии. Джованна не ожидала его прихода, но согласилась принять. По ее взгляду сразу было понятно: она догадывалась, о чем он попросит.

И соглашаться она не собиралась.

– Ей нужно лекарство, – просто сказал Оуден. Он не видел смысла придумывать какую-то новую причину, ситуация и так была на виду.

– Нет.

Собственно, вот этого ответа он и ожидал. Слово «Нет» давно уже было между ними, оно висело в воздухе зловещей тенью с того дня, как он положил свою племянницу в больницу. Оуден не начал разговор раньше как раз по этой причине: пока смертный приговор не прозвучал, еще можно наивно верить, что существуют и другие варианты.

Но вот безжалостное слово разрезало воздух, а отступать Оуден все равно не хотел.

– Я бы не просил, если бы это не было важно. Но ей всего шесть лет!

– Даже не начинай, – прервала Джованна. – Не нужно давить на жалость, рассказывать, сколько ей лет, что она любит и какая она милая девочка. Решения в колонии принимаются не так.

В этом она была права… Лекарства всегда было мало, а сейчас – особенно. Насколько было известно Оудену, при последней вылазке за сырьем на меров напали. Они понесли серьезные потери, а добыли даже меньше, чем обычно.

Поэтому для распределения оставшегося лекарства был введен особый протокол, и маленькая девочка в него никак не вписывалась.

– Ты же знаешь, что лекарство полагается только взрослым, – холодно указала Джованна.

Нельзя сказать, что дети были совсем уж не важны для колонии. Очень важны! Дети – будущее, как ни крути. Но только здоровые дети. Младенцев в последние годы рождалось достаточно много, даже больше, чем требовалось для существования колонии. При этом ни места, ни еды больше не становилось.

Никто не мог запретить женщинам рожать детей. Однако все знали негласный закон: выжить дозволено только самым здоровым. Поэтому Оуден и другие врачи никого толком не лечили, они просто поддерживали организм пациентов, но решающую роль все-таки играла иммунная система. Это было жестоко, но действенно: те, кому удавалось дожить до зрелости, болели редко, отличались силой и выносливостью.

А если учитывать, что по-настоящему ценен для колонии был только взрослый молодой человек с крепким иммунитетом и хорошим образованием, у младших детей его сестры не было ни шанса. Как, впрочем, и у самой Беттали.

– Но если бы заболел я, мне бы ты выдала лекарство? – спросил Оуден.

– Ты же знаешь, что да.

– Так выдай, будто это мне! Я им никогда не пользовался.

– Снова ты ведешь себя как ребенок, – заметила Джованна. – Такое тоже не дозволено.

– Но почему?

– Потому что лекарство, как и право на жизнь, дается не за имеющиеся заслуги, а в счет будущих. Если бы ты заболел, тебя бы лечили не потому, что ты доктор уже сейчас, а потому, что ты был бы полезен колонии завтра и послезавтра.

– Мы не знаем, будет ли девочка полезна колонии!

– Вот именно. Нет уверенности – нет лекарства.

– Шансы пятьдесят на пятьдесят, – настаивал Оуден. – Это не так уж мало!

– Нет. Если это дитя пойдет в мать, ее шансы быть полезной гораздо ниже пятидесяти процентов. Колонии не нужна вторая Беттали.

Что ж… Больно, зато честно. Джованна только что произнесла вслух то, что Оуден и так знал, просто не хотел принимать.

Сложно сказать, когда их с сестрой пути стали такими разными. Шансы у него и Беттали были одинаковыми, возможности – тоже. Но если он предпочел учиться, зная, что врачи будут нужны всегда, то Бет не напрягалась. Она сразу заявила, что будет одной из разнорабочих, однако даже в этой нехитрой роли она почти не работала. Она быстро смекнула, что общество поддержит молодую мать с ребенком, и первого сына родила очень рано. От кого – она и сама толком не знала, но это было не так уж важно, такое в колонии дозволялось.

Расчет Беттали оправдался: ее освободили от работы, дали новый дом, помогали едой. Поэтому она, не задумываясь, родила второго ребенка, потом третьего, четвертого… Отцы у всех были разными, только начиная с четвертого ребенка она завела себе какого-то постоянного партнера. Но партнер этот оказался настолько безмозглым существом, что Оуден даже не потрудился запомнить его имя. К камню и то уважения больше!

Тут важно было другое: Бет слишком увлеклась. Она легко переносила беременность и роды, а потому решила, что материнство – это ее призвание. Однако ее организм был настроен не столь оптимистично. Частые беременности измотали ее, и уже пятый ребенок родился болезненным и слабым. Тут Беттали полагалось остановиться, задуматься, попытаться обеспечить хорошую жизнь тем детям, что уже живут на свете. А она не могла, за прошедшие годы она убедила себя, что ее задача – рожать, растить потомство будет колония.

История повторилась. Трое ее младших детей страдали серьезными врожденными патологиями. Младшенькая, вон, с трудом дышала… А Беттали, сделав вынужденную паузу в несколько лет, теперь была беременна восьмым ребенком.

Оуден пытался предупредить ее, что так будет: что за ребенком нужен особый уход, иначе болезнь прогрессирует. А толку? Сестра его слушала, но не слышала. Ей казалось, что если он – врач, он и должен заботиться о здоровье ее детей. Тем более что своей семьи у него нет, чем ему еще заниматься?

И вот дошло до