Все эти разнообразные грозные элементы социального восстания были возбуждены пропагандой христианской демократии, требовавшей свободы и справедливости для бедняков во имя господа Бога. Таковы были проповеди Джона Болла, множества странствующих священников и нищенствующих монахов. И приходский священник, сам принадлежащий обычно к тому же классу, что и виллан-держатель, часто сочувствовал его стремлению к свободе. Идейное содержание этого движения было христианским и в большинстве случаев не порывало с господствующей церковью, хотя в восстании принимали участие и некоторые из уиклифовских проповедников-лоллардов. Но мятежники, независимо от того, были ли они сторонниками господствующей церкви или еретиками, потеряли всякое уважение к привилегиям богатого духовенства, к «кесарскому духовенству» – союзнику высшего класса в его противодействии требованиям бедняка. Богатые монастыри, прелаты или светские поди, получавшие десятину с прихода и морившие голодом приходского священника, были одинаково ненавистны и этому священнику, и его прихожанам.

В юго-восточной части Англии – в главном районе восстания – монастыри были в особенности непопулярны и очень сильно пострадали от насилия восставших. Настоятель аббатства Бери Сент-Эдмунде был убит своими крепостными. В Лондоне сторонники Уота Тайлера обезглавили архиепископа Кентерберийского на Тауэр-Хилле, потому что как лорд-канцлер государства он был представителем непопулярного правительства. В отместку за это воинственный епископ Нориджский лично предводительствовал войсками, которые подавляли восстание в Восточной Англии. Таким образом, уравнительные и консервативные элементы, которые всегда уживались в лоне христианской церкви, на некоторое время оказались в открытой войне друг с другом.

Поводом для восстания послужил сбор непопулярного подушного налога. В Эссексе и Кенте агрессивная корыстная администрация своими действиями вызвала местные бунты, которые послужили сигналом для восстания по всей стране (не менее чем в двадцати восьми графствах). Народные вожаки повсюду разносили весть о том, что «Джон Болл прозвонил в ваш колокол». Восстали полувооруженные крестьяне и горожане, предводительствуемые иногда приходским священником, иногда старыми лучниками, а кое-где симпатизирующим движению сельским дворянством (джентри). Они вторгались в манориальные усадьбы и аббатства, насильственно добивались требуемых ими прав, сжигали ненавистные грамоты и манориальные списки. Было совершено несколько убийств; дворяне бежали из своих домов и прятались в гуще лесов, откуда только что вышли банды, состоявшие из лиц, поставленных вне закона.

Затем наступило самое замечательное событие в нашей долгой истории: взятие Лондона. Крестьянские массы призывались к походу на столицу, где у народных вожаков были союзники. Лондонская чернь и часть олдерменов открыли крестьянской армии ворота Лондона. Паника среди правящего класса была настолько велика, что мятежникам сдалась неприступная королевская крепость Тауэр, подобно тому, как в 1789 году сдалась Бастилия. Ненавистные мятежникам лица были умерщвлены, включая и кроткого архиепископа Седбери, голову которого выставили напоказ над Лондонским мостом. Особенно ненавистны восставшим были законоведы. Ремесленники учинили резню своих иностранных соперников по ремеслу.

Дело законности и порядка было проиграно из-за трусости правительства; но вскоре закон и порядок были восстановлены отчасти решительными действиями, а отчасти и обманом. Король-мальчик Ричард II, которого повсюду мятежники объявляли своим сторонником, встретил лондонскую армию восставших на Майл-Энде и утвердил замену всех крепостных повинностей денежным платежом в размере 4 пенсов с акра и амнистировал всех мятежников. Тридцать клерков были засажены за работу по составлению грамот об освобождении и о прощении королем всех провинностей жителям каждой деревни и каждого манора, а также более общих грамот для каждого графства. После этой крупной уступки, которая удовлетворила большую часть восставших, оказалось возможным безжалостно расправиться с наиболее непокорными. Уот Тайлер был убит в Смитфилде в присутствии толпы, которую он возглавлял. После этого решительного удара, нанесенного мэром Уолвортом, к господствующему классу вернулась смелость; были собраны войска, которые подавили восстания в Лондоне и в сельских местностях и наказали их участников с жестокой строгостью. Освободительные грамоты, уже сыгравшие свою роль, были отменены парламентом как выданные под давлением.

Восстание явилось крупным событием, и его история бросает яркий свет на английский народ того времени. Историки не могут решить вопрос, помогло ли оно движению за освобождение от крепостничества или задержало его, поскольку и после 1381 года движение продолжало распространяться почти таким же темпом, как и до него. Но то умонастроение, которое побудило к восстанию, явилось одной из главных причин, почему в Англии крепостничество пришло к своему концу не так, как на континенте.

В нашей стране личная свобода раньше сделалась всеобщим достоянием, и, пожалуй, именно это является одной из причин идеологической приверженности англичан к самому слову «свобода». Но многие из крепостных получили эту свободу ценой своего обезземеливания, и все возрастающее богатство страны сопровождалось все большим неравенством в доходах. Феодальный манор под властью лорда был общиной крепостных всех одинаково бедных, но почти всех с правами на землю, к которой они были прикреплены; земля была связана с ними так же, как они с землей. Современная деревня, деревня сквайра [помещика], стала обществом богатых крестьян, деревенских ремесленников, но безземельных рабочих, непрерывно уходивших в города. Переход от одной формы общества к другой был длительным процессом, продолжавшимся несколько веков – от XII до XIV.

События восстания 1381 года напоминают нам, как плоха была в Англии того времени охрана порядка и как нетверд был меч правосудия. Убийства, насилия, внезапные нападения, разбой со взломом были повседневными явлениями. Лорд, мельник, крестьянин – каждый должен был сам охранять свою семью, свое имущество и свою жизнь. «Королевский мир» – никогда не был особенно прочным, но, вероятно, он был более прочным в царствование Эдуарда I и, возможно, даже при Генрихе II. Хотя Столетняя война и обогатила отдельных лиц награбленными ценностями и выкупами, полученными с Франции, и увеличила роскошь при дворе и в замке, но для страны в целом она была проклятием. Она усугубила беспорядок и насилие в стране, поставив крупных военачальников и их вооруженные свиты вне контроля королевской власти.

Король был бессилен бороться с крупной знатью, потому что его военные силы состояли из контингентов, находящихся в распоряжении самой знати. Его армия состояла не из его телохранителей и не из регулярных войск, а из многочисленных небольших отрядов лучников и других воинов, которые набирались из рыцарей и профессиональных бойцов-волонтеров, продававших свои услуги правительству на больший или меньший срок, и оплачивались графами и баронами. Такие войска могли быть хороши для войны с Францией и могли сплотиться для защиты трона во время таких событий, как крестьянское восстание, когда всем высшим классам угрожала общая опасность. Но вряд ли можно было пользоваться ими для подавления своих собратьев или для ареста нанимателей, чьи гербы они носили на своих ливреях и чьи монеты звенели в их карманах. Правда, однажды в 1378 году палата общин потребовала, чтобы в районы восстания была послана специальная комиссия для восстановления порядка. Но эта комиссия опять-таки состояла из крупных лордов и их вооруженных слуг, которые вскоре оказались даже еще более нетерпимыми, чем те нарушители закона, которых они должны были усмирять. В следующем же году палата общин потребовала, чтобы комиссия была отозвана обратно, так как подданные короля попали в «рабство к названным сеньорам, членам комиссии и их вооруженным свитам».