Женя первое время все порывалась съездить посмотреть отведенный под строительство участок, но Борис неизменно отговаривался занятостью, усталостью, непогодой. И Женя перестала надоедать, объясняя упорное сопротивление мужа желанием преподнести ей потрясающий сюрприз — а чем же еще?

Зато Зульфия времени даром не теряла. Пора было укреплять тылы.

Очень кстати от инфаркта умер Андрей Борисович, и Борис засобирался на похороны отца. Женю взять с собой категорически отказался, а вот Зульфию взял, вернее, не смог противостоять ее напору.

Особого горя от ухода беспутного Мишуткина-старшего никто не испытывал, но проводили его по-людски, достойно. После поминок Борис с Зульфией сразу вернулись в Москву.

Он не был дома с тех самых пор, как уехал учиться. Изредка звонил, посылал деньги. К себе не звал и даже с Женей так и не познакомил.

Мать заметно постарела, на старшего своего смотрела с обожанием и все покачивала головой, будто не верила, что этот красивый, богатый, умный мужчина действительно ее сын. На жизнь не жаловалась и с вопросами не приставала.

Братья, здоровые простоватые парни, тоже в душу не лезли, держали дистанцию, как чужие. Оба после армии работали на стройке, спиртным не баловались.

Зульфия, почтительная, молчаливая, весь день черной печальной птицей кружила по дому — все успевала, всем помогала. Ее ловкие руки мыли, резали, подавали, убирали, а мысли витали совсем в иной плоскости.

И уже к концу обратного пути в Москву Борис, как хороший ученик, озвучил Зульфие ее идеи, ловко высказанные и переваренные им, как свои собственные.

Суть благородного плана сводилась к следующему: не пристало матери и братьям Бориса перебиваться с хлеба на квас в голодном и холодном Иванове. Они вполне могут жить в его загородном доме — места хватит. Конечно, не в самом коттедже, а во флигеле. Участок огромный, поставить еще одно строение на пару комнат — без проблем. Мать может вести хозяйство, и готовит она классно. А братья пойдут работать на фирму, да и на участке всегда помогут. Слава Богу, оба пока холостые, а там видно будет.

— Вот дом поставлю, надо это дело как следует обмозговать, — подытожил Борис, гордый своим великодушием.

— Да, — вздохнула Зульфия, — таких сыновей, как ты, поискать. Только что же так долго ждать? Надо им сразу сказать. Все-таки какая перемена в жизни. Пусть готовятся. Вот на девять дней…

— Вряд ли я смогу поехать, — перебил Борис и даже рукой замахал, как бы отметая неуместное предложение. — Дел по горло, ты же знаешь, — бросил он на нее укоризненный взгляд.

— А я одна съезжу, — озарилась Зульфия. — Мне это совсем нетрудно. И маме твоей будет приятно. Она мне очень понравилась… Я ей все и расскажу. Если ты, конечно, не возражаешь… — Она вопросительно взглянула на него.

Борис, конечно, не возражал и ровно через неделю посадил верную подругу на автобус до Иванова, где ее и встретила благодарная до слез Катерина Михайловна.

Она-то хорошо понимала, кому обязана этим внезапным восстановлением родственных связей и грядущими счастливыми переменами в своей судьбе, а главное, в судьбах младших неустроенных сыновей.

Зульфия вновь легко взяла на себя многочисленные поминальные хлопоты. Это потом она станет полновластной хозяйкой, как уже и в глаза, и за глаза называли ее строители коттеджа, а пока у нее совсем другая роль.

Вечером, когда ушли немногочисленные гости, а братья улеглись спать, Зульфия на крохотной чистенькой кухне рассказывала Катерине Михайловне о будущей безоблачной жизни. Та лишних вопросов не задавала, смотрела преданно и светло. И Зульфия понимала: эта не подведет, отслужит, пойдет за нее в огонь и в воду.

Время шло, и строить из себя недотрогу больше было нельзя: нелепо и опасно — Борису могла надоесть вся эта затянувшаяся канитель с невинностью. Конечно, полная капитуляция влекла за собой проблемы куда более серьезные — получив желаемое, Борис вряд ли захочет кардинально перестраивать свою жизнь. Зачем ворошить муравейник, если и так все складывается как нельзя лучше.

Впрочем, Зульфия никогда не любила прогнозировать неприятности и боролась с ними по мере поступления. Пришла пора действовать, а там будет видно.

Все произошло под теми самыми соснами, где предполагалось пить утренний кофе. Исходили любовными трелями соловьи, одуряюще пахла сирень, и они накинулись друг на друга как изголодавшиеся, истомившиеся звери.

Зульфие понравилось, и она никак не могла насытиться Борисом, с готовностью отдаваясь теперь уже и в машине, и в кабинете, и на подоконнике в подъезде.

Быстрый секс был острым, но полностью не удовлетворял, оставляя к тому же чувство униженности. Хотелось широкой мягкой постели, долгих неспешных ласк, изобретательной изнуряющей любви.

Как Зульфия и опасалась, Борис безмятежно плыл по течению жизни, не мучась сомнениями, и, похоже, не собирался обременять себя ненужными проблемами.

Своим изощренным умом Зульфия понимала, что Женя знает о ее существовании: не может женщина не знать, не чувствовать, что у нее появилась соперница. Значит, не хочет отпускать, делает вид, что ничего не происходит, и ждет, когда все завершится само собой. И ведь дождется, если она, Зульфия, упустит момент, пока еще чувства остры и желанны.

План был воистину дьявольский. Зульфия все продумала, предусмотрела каждую мелочь: Женя получает тривиальное анонимное письмо, из которого узнает, что у мужа есть любовница, причем не простая, а уже основательно беременная.

Главная фишка заключалась в том, что письмо это она должна прочитать на глазах у Бориса, а значит, деваться им обоим будет уже просто некуда.

План имел одно уязвимое место — он требовал сообщника, надежного и не способного в будущем использовать полученную информацию в своих интересах. Но она и здесь полностью себя обезопасила, доверившись младшей сестре отца — Раиле, которая не предала бы ее и под пыткой.

В назначенный день заговорщицы, прекрасно осведомленные обо всех передвижениях Бориса и уверенные, что Женя уже дома, стояли на лестничной площадке позади лифтов на их этаже, смотрели в окно и тихо переговаривались.

И когда во двор въехал джип Бориса, Раиля позвонила в дверь квартиры и вручила Жене своею рукой написанное «заказное» письмо и «квитанцию», в которой та и расписалась, закрыла дверь и прямо в прихожей вскрыла большой белый конверт, адресованный ей, Мишуткиной Евгении Анатольевне, лично.

Когда Борис вошел в квартиру, она так и стояла с письмом в руках, не в силах оторвать взгляд от сакраментальной фразы: «И вот теперь, когда должен родиться ребенок…»

— Что читаем? — бодро осведомился Борис и осекся, встретившись с ее глазами.

Женя молча протянула ему анонимку, пальцы предательски дрожали, и она сжала руки.

Борис все сразу понял, скомкал бумагу, отшвырнул и шагнул к ней.