Сто лет был я окутан холодом сверхчеловеческого одиночества,сто лет. Я хотел быть сверхчеловеком, я стал им, я был им, я устал… Все эторовным счетом ничего не стоит.

Человек не может быть один, но будет он одинок, пока нестанет самим Собой для Другого. Как сиять росе утренней, если не ласкает ее лучсолнечный?

Как же просто быть самим Собой! Руку подай — и все. Но те,от кого ушел я сто лет назад, не могли именно этого. А я ведь принимал их залюдей… Глупо, да? Зачем, мертвец, ты пришел ко мне? Хочешь ли ты теперь жить!

— Да, — ответил я сдавленным голосом.

И тут же испуганное сомнение пронзило меня изнутри: «Он мнене поверит!»

Заратустра улыбнулся:

— Не следи за собой, хватит шпионить. Я знаю, что тыхороший, знаю. Ну чего ты боишься? — его слова звучали, как шелест шелка,он смотрел мне прямо в глаза, улыбаясь своими глазами. — Что же ты? Недоверяешь себе, канатный плясун? Самому Себе, и не доверяешь… Плясун, я пришелс тем, чтобы ты мог танцевать. «Я поверил бы только в то божество, котороеумело бы танцевать». Помнишь?

Заратустра тихо рассмеялся, снедая мое смущение.

— У меня не получится, — эти слова скользнули сгуб моих сами по себе, словно один только выдох.

— Ну вот, можешь же не шпионить!

И в тот самый миг я впервые ощутил, что это значит «бытьсамим Собой для Другого». Но уже через сотую долю секунды мой «шпион» сновавернулся. Я смутился, кровь ударила мне в лицо, я затараторил:

— Зар, во мне есть все человеческое, что ты перечислил.Правда, не смейся! И стремление делать добро, и желание строить свою судьбу,меня душит стремление к знанию, свободе, черт бы ее побрал! Я оказываюпредпочтение и сомневаюсь, да! Я стыжусь своего высокомерия, но оно есть, отэтого никуда не деться. Я, наверное, испытываю самолюбование, наверное. Иторгую духом, созидая. Я отрекаюсь от самого Себя — это точно. Прости,наверное, я не тот канатный плясун, которого ты ищешь, ты обознался.

И, выпалив все это, бог знает зачем, я испытал такую обиду,такое отчаяние… Я снова не верил себе, я не верил тому, что сам и говорил. Да,человеческого во мне с избытком, но я не мог позволить себе не быть «канатнымплясуном» для моего Заратустры. Я боялся потерять его, я слишком долго егоискал. Закусив губу, я пытался справиться с собственным противоречием — илибыть честным, или быть настоящим.

— Ты пришел, — тихо ответил он моемумолчанию, — значит, ты искал. Многие выходили на этот берег, но только тызаметил паромщика. Ты еще хочешь на тот берег?

— Сверхчеловеком?

— Я сказал: «на тот берег», а не «этажом выше»! —он почти шикнул на меня и сразу вслед за этим расхохотался.

— Ты знаешь, как!

— Тебе нужна чужая победа? Добыча и опыт — разные вещи.

Я почувствовал, что проявляю слабость, что хочу возложитьсвои заботы на его плечи. Мне стало стыдно, я снова смутился, почувствовал себямаленьким, и мой «шпион» вдруг снова исчез.

— Глупо, да?… Надо самому…

— Я буду для тебя человеком, если ты позволишь.

— Я не должен сомневаться?

— И ты должен быть эгоистом!

— Я и есть эгоист, — сказал я, подумав.

— Нет, ты эгоист для людей, но еще не для самого Себя.Я молчал.

— Знаешь, почему я разглядел в тебе канатногоплясуна? — спросил Заратустра после долгого молчания. — Тыразвлекаешь толпу, но ты рискуешь не ради выгоды. Ты мечтаешь разглядеть в этойтолпе одного — того, кто не будет посмеиваться над твоими прыжками икубертатами, кто не будет прищелкивать языком, предвкушая скорую твою гибель.Ты ищешь того, кто будет бояться за тебя, чтобы ты мог не бояться. Ты ищешьчеловека, чтобы быть человеком. Зачем еще ты встал на канат?

Ты задумался над вопросами, которые уже не оставят тебя. Тыхочешь решить загадку человеческого. Я думаю, что тут нет решения. Это какая-тоумственная жвачка. Порочные круги, морская пена. Пытаясь познать человеческое,ты пытаешься изучить свою тень. Но тень иллюзорна, это ложный аналог твоегоотношения со Светом. Человеческое — паяц, что отвлекает тебя от человека, паяц,толкающий тебя в бездну смерти. Ты будешь познавать больше и больше, но так тыникогда ничего не узнаешь.

Человеческое — это нарождающаяся иллюзия. Она красочна, еюможно залюбоваться, но она не откроет тебе Света, заманив мишурой своегодешевого фейерверка. Ты должен узнать сокровенное, ты должен узнать человека. Тыуже встал на путь жизни, но ты еще не живешь. Ты канатный плясун, теперь тыможешь стать канатным висельником, а можешь танцевать. В этот раз я поспелраньше твоей смерти. Не покидай же меня! Жизнь еще теплится. Я не могу сказатьтебе ничего, что бы ты хотел услышать, это никак невозможно. Но ты ведь всезнаешь сам, не можешь не знать. Только не сомневайся, не ищи оправданий и небойся!

Заратустра замолчал, а я не мог ему ответить. Мне предстоялоили умереть, или, преодолев свой страх, обратить себя к жизни и жить. Оншевельнулся, его рука тихо коснулась моей руки.

Темнело. Мы сидели на остывающей земле, Заратустра сжималмою руку в своей и молчал, но вечерняя прохлада казалась мне парным молоком,мне было тепло изнутри. Мир распахнулся, подобно мягкому ватному одеялу. Мыслиредко мерцали на периферии моего сознания, навязчивые шпионы куда-то исчезли,время остановилось, а величественное солнце замерло плавящимся полукругом надлинией горизонта.

Я улыбался и почему-то плакал, соленые капли неторопливосбегали по горячим щекам и беззвучно падали на речной песок. Все вокруг жило, ячувствовал это — небо, солнце и эта река, несущая мимо нас свои воды, все жилои предлагало мне жизнь.

Сколько прошло времени, я не знаю, но вдруг крикнула птица,крикнула пронзительно, зычно, призывно. Заратустра встал и подошел к воде.

— Прощай, уходящее Солнце! — прокричалЗаратустра. — Иди на покой. Как хорошо, когда не жжешь ты, но греешь! Неусердствуй же, люди сожгут себя сами. Погребальные костры уже приготовлены!Пиршество пламени не за горами!

Закат, грозный усмиритель огня, к тебе обращаетсяЗаратустра! Сохрани тепло моей нежности, сердце мое снова бьется! Прекрасныйулов уготовил ты мне сегодня, великий кормчий!

Солнце, слышишь?! Заратустра поймал человека! Уходи же, неотбрасывай тени. Хватит теней! В мире теней я нашел Свет! Уйди, Солнце, дай мненалюбоваться Светом!

После этих слов Заратустра повернулся ко мне. Его стройноетело разрезало пополам диск уходящего солнца. И, словно поджидая этой секунды,хором многоголосым закричали птицы, зашелестели листья деревьев, терзаемыевнезапным порывом ветра, а солнце, зависшее было над полоскою леса, упало загоризонт.