Не менее важным было и то, что закон этот до деталей прописывал положение и взаимоотношения каждого члена императорского дома, что предоставляло в дальнейшем возможности для маневрирования в случае сокращения числа наследников. Впрочем, Павел I имел четверых сыновей и перспективы императорской фамилии были устойчивыми. Единственным слабым местом могло быть заложенное Петром I нарушение принципа равнородства при заключении браков. И оно проявилось при наследовании престола после смерти императора Александра I, старшего сына Павла I, не исправь он загодя возможный династический кризис. Сам Александр I не имел сыновей, а две дочери умерли в младенчестве. По павловскому «Учреждению» право наследования в этом случае переходило к его старшему брату цесаревичу Константину Павловичу. Но он, в свою очередь, был бездетен, да к тому же женат вторым браком на графине Грудзинской, не принадлежавшей к правящим династиям. Поэтому в 1820 г. Александр I издал закон, по которому дети от морганатического брака, то есть «с лицом, не имеющим собственного достоинства», лишались права на наследование престола. Константин отрекся от престола. 16 августа 1823 г. Александр I принял это отречение специальным манифестом, который был сохранен в тайне до его смерти, что привело в декабре 1825 г. к незаконной присяге Константину и своеобразному междуцарствию, чем воспользовались декабристы. Принцип равнородства, то есть исключения из наследования детей морганатических браков, был подтвержден в 1889 г. Александром III, который узаконил саму возможность отказа от престола по названным обстоятельствам. Кстати, именно этому императору принадлежат две фразы, ярко характеризующие отношение самих Романовых к рассмотренному выше сюжету. Узнав, что отцом Павла был Салтыков, он воскликнул: «Слава Богу! Мы – русские». Но когда позднее ему предоставили доказательства отцовства Петра Фёдоровича, не менее горячо сказал: «Слава Богу! Мы – законные». Такова цена и роль наследника престола. Но вернемся к нашим молодым, а точнее, к молодой невесте.

Несходство характеров лишь подчеркивало убожество брака. В этих условиях надо было не просто выжить, надо было жить и искать свой интерес. Таким интересом стали книги. Сначала как средство от скуки – легкие любовные и приключенческие романы. Поворотным стало знакомство с Вольтером. В письме к Ф.-М. Гримму, публицисту и тогдашнему литературному путеводителю европейской литературы, с которым она состояла в длительной, до конца жизни, переписке, будущая императрица напишет: «Он [Вольтер] мой учитель». Но чтение стало не просто нормой, а духовной и мировоззренческой позицией. И если Платон и Тацит заложили основы исторического сознания, очень хорошо положенного и на ее русскую историю, и на русское знание истории ее внуков (специально для них она приказала делать выписки из исторических источников), то французские просветители Бейль, Дидро, Даламбер, Монтескье дали ей представление о роли закона в человеческом обществе, что с неизбежностью вело ее к политическим действам. В конце концов чтение стало потребностью ума, самим ежедневным трудом, развивавшим безграничное честолюбие и жизненные постулаты: свобода – душа всего на свете; власть без доверия народа ничего не значит; хочу повиноваться законам, но не хочу рабов (это уже прямо из «Духа законов» Монтескье); правда и общее благо. Екатерина вполне прониклась русской историей и утверждала, что именно слава России сделает ее саму славной.

Другой стороной чтения стало писание – это фактически систематическая работа над собой: вначале в качестве самоутверждения, а затем как средство достижения определенных целей. Таковыми стали и законодательная деятельность, где закон стал основополагающим фактором государственного правления, и литературное творчество, которое в XVIII в. стало образом гражданского бытования. Тонко чувствуя движения общественной жизни, императрица приняла в них самое активное участие – не только с целью обозначить себя, но и прежде всего влиять.

Одна из немногих монархов она составляла многочисленные манифесты, инструкции, законы, а также полемические статьи, сатирические произведения, исторические драмы, педагогические трактаты, стихи, испытывая непреодолимое желание окунуть чистое перо в чернила.

Она открыла в себе значительный талант литератора, любила часто и много писать по-русски, хотя и с ошибками, над которыми она сама смеялась, что заставляло окружающих смотреть на нее как на интересную и неглупую особу. Чего стоит ее замечание своему секретарю А. М. Грибовскому: «не пописавши нельзя ни одного дня прожить», с которым почти дословно перекликается высказывание советского писателя Юрия Олеши «Ни дня без строчки». В литературном отоношении она была всеядна, оставив после себя большое собрание сочинений – записки, переводы, либретто, басни, сказки, комедии («О, время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею», «Невеста невидимка»), эссе и т. п., участвовала в организованном ею еженедельном сатирическом журнале «Всякая всячина», издававшемся с 1769 г. Она практически открыто (хотя и под псевдонимами) вступала в полемику с виднейшими писателями и литераторами своего времени, будь то крупнейший драматург А. П. Сумароков или фрондирующий аристократ С. П. Румянцев. Императрица использовала журналистику для воздействия на общественное мнение, поэтому главной идеей журнала была критика человеческих пороков и слабостей. Другими предметами иронии были суеверия населения. Сама Екатерина называла журнал: «Сатира в улыбательном духе». Историографической классикой и неиссякаемым историческим источником стали ее личные записки и записки по русской истории. В первых она с известной долей откровенности раскрыла особенности и даже тайны ее собственной жизни, а во вторых показала глубину и степень проникновения в русскую историю, по крайней мере в том, как она ей представлялась. Но сама Екатерина относилась к запискам достаточно строго: «Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Оно… следствие верных и твердых мер… подготовивших известное событие… результат личных качеств, характеристик и поведения». И если в начале этой сентенции налицо оправдательная реминисценция по поводу прихода к власти, давшая Герцену повод сказать «о потребности души оправдаться в глазах сына и потомства», то последующее – критика самой задачи записок.

Но вернемся в ее юность. Она еще жена Петра Фёдоровича. Главная задача, ради которой ее выписали из Германии, – родить наследника – решена, и ее пытаются отодвинуть. Пётр чуть ли не публично заявляет, что после своего воцарения женится на своей любовнице Е. Р. Воронцовой. Елизавета Петровна в инструкции для дворцовых служителей Чоглоковых указывала, чтобы великую княгиню не допускали до участия в русско-голштинских государственных делах. Да и отец советовал Екатерине еще перед отъездом сторониться участия в политических делах, что было для нее немыслимо. Первоначально в своих политических пристрастиях Екатерина опиралась на канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, заграничного выученика и соратника Петра I, в котором нашла не только союзника в борьбе за престол, но и друга. Затем были Панин, Шуваловы, после смерти Елизаветы перешедшие на сторону Екатерины из-за опасений Петра Фёдоровича.

Иностранные дипломаты, единодушно осуждая Петра, вполне благожелательно относились к Екатерине, которую, по их мнению, поддерживала мысль о будущем, подогреваемая детской мечтой о воцарении. Еще задолго до переворота 1762 г. в письме английскому поверенному в делах Великобритании в России Екатерина писала: «Умру или буду царствовать». Обстановка внутри России вполне этому способствовала. Придя к власти, Пётр вопреки позиции и успехам России в Семилетней войне (а русские войска во главе с З. Г. Чернышевым, напомним, взяли Берлин), когда главным ее противником была Пруссия, твердо занял курс на сближение с Фридрихом II, к которому был лично расположен и с которым он вел тайную переписку еще в период Семилетней войны. Теперь из врага Пруссия превратилась в союзника, с которым Пётр намеревался пойти против Дании, чтобы отвоевать Шлезвиг-Голштейн. А в России стали вводиться прусские порядки. Все это вызвало резкое неприятие со стороны и правящих партий, и гвардии, и более широких слоев населения, еще помнящих времена Елизаветы Петровны, когда осмеянию и поруганию были преданы немецкие порядки.