– Это же ваши трофеи, господин! – искренне удивился вопросу толстяк. – Все по закону, имеете право! Шпагу и коня забирать будем?

Я отрицательно помотал головой. Только этого мне не хватало. Простое убийство стремительно перерастало в убийство с целью грабежа, да еще и группой лиц, если считать Перпонше, как причастного к делу. А это уже совершенно иная статья УК[7].

Мой конь нетерпеливо перебирал ногами, застоявшись на одном месте.

Сейчас все и решится. Как только мы покинем этот лесок или парк и выберемся к местам, где живут люди, все и станет понятно. Надеюсь, к тому времени моя амнезия пройдет, и я, наконец, вспомню, кто я такой и какого хрена здесь делаю. Сколько же я выжрал вчера, интересно?..

Какие-то весьма смазанные картинки мелькали в моем сознании, но составить из них цельное полотно я пока не мог. Помню, был вечер, яркие огни, возможно, какой-то клуб, женские лица. Кажется, я кого-то искал… потом улица, я бегу…

Нет, слишком все отрывочно, и никак не связано с происходящим сейчас. Причем тут антураж средневековой Франции, и главное, когда я успел овладеть в совершенстве французским и каким образом обзавелся слугой?

В седле я сидел, как влитой, несмотря на то, что в последний раз верхом ездил лет пятнадцать назад в Сочи на Красной поляне, но сейчас мне казалось, что верховая езда – привычное занятие.

Я тронул поводья, и конь послушно двинулся с места, Перпонше же побежал рядом, придерживаясь рукой за стремя.

Деревья быстро закончились и как-то весьма внезапно мы выбрались на дорогу перед самой аркой городских ворот, которые миновали, не останавливаясь, и оказались в городе.

Только вот что это был за город: по мощенным мостовым, покрытым зловонной кашей из грязи, навоза и мусора двигались телеги и повозки; тут же гнали скот; по узким улицам сновала масса народа, одетых, как для съемок исторического фильма; фахверковые[8] дома теснились один за другим, достигая нескольких этажей; было шумно, время от времени раздавались крики детей, уличные продавцы во весь голос расхваливали свои товары…

Внезапно у меня закружилась голова. Я пошатнулся в седле и чуть было не упал, с огромным трудом удержав себя в сознании. Поток информации захлестнул меня с такой скоростью, что в глазах вновь потемнело.

Я знал этот город, и я понял, кто я есть, точнее, кем я стал. И это была никакая не реконструкция.

Передо мной, шевалье Франсуа де Брасом, младшим отпрыском некогда богатой, а ныне обедневшей фамилии, прибывшим лишь три дня назад, 11 июня сего 1630 года из далекой Наварры, расстилался Париж.

Шевалье де Бриенн

Проснулся от лизнувшего глаза лучика солнца. Привычно замер, ожидая приступа головной боли и довольно улыбнулся, осознав, что сегодня обошлось.

Открыл глаза и посмотрел на слегка порыжевший, крашенный известью потолок.

По чистой случайности мы неплохо устроились. Мамаша Мадлен сдала нам целый флигель, правда крошечный, но для Парижа это настоящие хоромы. Город просто переполнен всяким людом, а простое жилье на вес золота. Так себе, комната на втором этаже и коморка под лестницей. Из обстановки кровать с тюфяком набитым шерстью, стол, пара стульев, большой сундук и даже потемневшее от времени зеркало с занавесками на окнах. Не бог весть что, зато чисто, без клопов и со всем пансионом, то есть, с завтраком, обедом, ужином, стиркой со сменой постельного белья и уходом за лошадьми. За такую «роскошь» мамаша Мадлен, ободрала бы нас как липку, если бы не ее дочка.

Я рывком сел на кровати и посмотрел на Констанцию.

Девушка сладко посапывала рядом, поджав ногу и выпятив задок. Подсвеченная солнышком ее кожа отливала золотом, между ног кучерявилась густая рыжеватая шерстка, а волосы живописно раскинулись по спине и простыне из грубого холста.

Невольно улыбнувшись, я немного помедлил и слегка прихлопнул ладонью по ягодице.

– Милый… – Констанция мурлыкнула, потянулась как большая кошка, перевернулась на спину, провела рукой по моему бедру, но спохватилась и испуганно ойкнула. – Ох, я все проспала! Матушка с меня всю шкуру спустит…

Девчонка мигом слетела с кровати, накинула на себя рубашку с платьем и убежала, часто стуча деревянными подошвами сабо[9] по скобленным половицам. Но успев послать мне воздушный поцелуй и пообещать разобраться с завтраком.

Хорошая девчонка, чистоплотная и в постели неплоха. Да и с умом у нее все в порядке. Констанс прекрасно понимает, что со мной у нее ничего не выгорит, просто ей неимоверно льстит, что ее имеет дворянин. Опять же, подарки никто не отменял.

Тоже ничего необычного для Парижа семнадцатого века. Время отнюдь не пуританское.

Я встал, натянул бре[10] и быстро проделал несколько упражнений, при этом в который раз удовлетворенно отметив, что доставшееся мне тело в отменной физической форме. Правда все в заплатках, как старая простыня. Шрамы на ключице, груди и предплечье, нога насквозь пробита – несмотря на юный возраст, Антуан де Бриенн успел отметиться не в одной заварухе. К счастью былые раны не мешают.

– Ну что же, могло быть и хуже… – отчего-то недовольно буркнул я сел обратно на кровать.

Недовольство сменилось апатией. Я прекрасно понимал, что надо что-то предпринимать, чтобы найти себя в жизни, возможности для этого присутствовали, но ничего делать не хотелось, словно мне надоело искать себя. Хотелось просто плыть по течению и апатично ждать, куда вынесет судьба. Почему так? Ведь Антуан пожил всего ничего. Скорее всего, дело в прежней моей ипостаси – видимо успел устать.

– Твою же мать… – вздохнул я и неожиданно слегка повеселел. Прошлое полностью стерлось, но русский язык и возможность материться на нем при мне остался.

«Хрен с ним, – подумал я. – Хочется, не хочется, а надо. Заработаю на деревеньку и на покой. Буду выращивать виноград, задирать юбки селянкам, вкусно есть, сладко спасть и слушать соловьев по вечерам. Или куплю себе приорат, стану священником, а дальше то же самое, виноград, девки и прочее. Чем не жизнь?».

Усилием воли заставил себя встать, поплескал в лицо водичкой из мятого медного тазика, омыл наскоро причинные места и начал одеваться.