разница между корнями [kǫs-] и [kus-] непосредственно видна в польском языке, где сохранились древние носовые гласные: ср., например, kąsać 'кусать' (ą – польская форма записи носового о) и kusić 'искушать'.

Разбор данного круга вопросов будет продолжен ниже в главе 2, в разделе «Любительские поиски происхождения слов». В частности, читатель найдет там сведения о том, как решается в лингвистике проблема заимствований, например, как устанавливается, в каком направлении происходило заимствование.

Вольные игры со звуковым составом слова

Из сказанного выше понятно, что профессиональный лингвист уважительно, с полным вниманием относится к каждой фонеме (соответственно, в письменной форме – к каждой букве) изучаемого им слова. Его гипотеза о происхождении некоторого слова будет признана полноценной только в том случае, если получила удовлетворительное объяснение каждая фонема в его составе. Если хотя бы для одной фонемы (соответственно, буквы) такого объяснения найти не удается, вся гипотеза либо просто отвергается, либо переходит в категорию не вполне надежных.

Напротив, лингвисту-любителю подобная строгость в оценке своих гипотез совершенно неведома. В частности, говоря о сходстве внешней формы двух слов, любитель никоим образом не ограничивает себя случаями их полного совпадения. Его вполне удовлетворяет приблизительное сходство. Такое сходство не имеет никакого точного определения и оценивается каждый раз совершенно субъективно. Например, любитель считает вполне допустимым, чтобы вместо требуемого при точном сравнении б во взятом им слове выступало в, или п, или ф: вместо конкретной гласной – практически любая другая гласная. При сравнении какие-то буквы он считает возможным отбрасывать, т. е. не принимать во внимание, какие-то другие, напротив, домысливать. Допускается также перемена порядка букв и т. п. Многочисленные примеры всех этих приемов читатель встретит ниже.

В целом отношение лингвиста-любителя к рассматриваемому им слову можно оценить лишь как крайне неуважительное: «не одна буква, так другая – велика ли разница!».

Выше мы видели, что даже при строгом подходе к одинаковости внешней формы сравниваемых слов мы время от времени сталкиваемся со случайными совпадениями, т. е. с такими ситуациями, когда между двумя сходными словами нет никакой исторической связи. При этом чисто внешние совпадения не так уж редки; редки лишь те случаи, когда одновременно совпадают (или близко сходны) и значения.

Ясно, что если при сопоставлениях слов внешнее сходство понимается столь широко и неопределенно, как это принято у лингвистов-любителей, то число случаев, когда между сопоставляемыми словами в действительности нет никакой исторической связи, возрастет в десятки и сотни раз. Это значит, что «сходство в любительском смысле» никоим образом не может служить свидетельством исторической связи двух слов.

В самом деле, почему бы любителю не сопоставить, исходя из наличия широко понимаемого фонетического сходства, например, слова пилот и полёт, гроб и короб, саван и зипун, сатир и задира, катер и катать, кричать и рычать, гребет и скребет, шалаш и залазь, и т. д. до бесконечности. В действительности ни в одной из этих пар между словами нет никакой исторической связи. Иначе говоря, любительский подход к сравнениям слов, может быть, иногда и поможет найти пару оригинальных рифм, но не имеет никакого отношения к проникновению в подлинную историю слов.

Следует также специально отметить невнимание любителей к морфемному составу слова, то есть к его членению на приставку, корень, суффикс, окончание. Лингвист-любитель, загипнотизированный внешним сходством каких-то двух привлекших его внимание слов, может совершенно не замечать, что сходство возникло совершенно случайно за счет контакта корня с некоторым окончанием (или суффиксом) и мгновенно исчезнет, если взять то же слово в другой грамматической форме. Например, его вполне может заинтриговать сходство между русским хитришь и французским tu triches 'ты жульничаешь', хотя достаточно взять форму хитрю, чтобы от сходства ничего не осталось.

Особое место в операциях, которые лингвисты-любители считают возможным производить над словом, занимает прием, именуемый «обратным прочтением».

«Обратное прочтение» – это попросту прочтение слова задом наперед, например, рим вместо мир, налим вместо Милан, заквак вместо Кавказ, алут вместо Тула и т. п. Как заверяют нас любители, это то, что легко может случиться, например, с арабом или этруском, поскольку в их письменности слова читаются справа налево. Например, араб якобы видит запись Тула и читает ее привычным для себя способом как алут. И таким образом якобы может возникнуть новое слово Алут, которое и станет употребляться как название города.

Подобный рассказ отражает столь младенческое понимание того, что такое письмо и чтение, что в первый момент просто невозможно поверить в серьезность тех, кто его нам преподносит.

Каким образом вообще араб может увидеть написанное слово Тула? Если его записал другой араб, то он сделал это, естественно, арабскими буквами и в арабском порядке, то есть справа налево. Никакому «обратному прочтению» в этом случае неоткуда взяться.

Если это слово написал русский, то он записал его кириллицей, если, скажем, англичанин, то латиницей (в обоих случаях, разумеется, слева направо). Но ведь простой араб не знает кириллицы и латиницы. Если же он не простой араб, а такой, который обучился кириллице и/или латинице, то его, естественно, должны были обучить также и тому, в каком направлении читаются кириллические и латинские буквы.

Единственный персонаж, который может удовлетворить нашего лингвиста-любителя, – это такой араб, который выучил кириллические или латинские буквы, но не подозревает о том, что они читаются слева направо. Реален ли такой персонаж? В качестве редчайшего отклонения от нормы может встретиться всякое, так что, возможно, один такой человек на миллион арабов и найдется. И вот именно этот недоучка однажды увидел где-то написанное по-русски слово Тула и прочел его как Алут (но при всей своей недоученности он все-таки каким-то образом понял, что это не что-нибудь, а название города!). И вот это-то его прочтение и было принято и усвоено миллионами арабов, ближних и дальних, грамотных и неграмотных, простых и образованных!

Кто может поверить в такую сказочку? Здравомыслящий человек не может. А вот лингвист-любитель, как выясняется, может, и без труда.

В рассуждениях лингвистов-любителей «обратное прочтение» – это событие, которое то и дело происходит в истории слов и порождает в языке «слова-перевертыши». И весьма примечательно, что любители довольно быстро перестают прикрывать «обратное прочтение» апелляцией к неким восточным языкам, где читают справа налево, а начинают использовать эту операцию просто как удобный рабочий инструмент везде, где им хотелось бы получить другой внешний вид для того или иного слова. Например, точно такое же «обратное прочтение» у них может случиться и просто в рамках русского или английского языка.

«Но разве обратного прочтения вообще не бывает? – спросит читатель. – Ведь бывают же, например, палиндромы – фразы, которые одинаково читаются слева направо и справа налево, вроде А роза упала на лапу Азора!». Да, обратное прочтение бывает – но только в словесных играх, вроде сочинения палиндромов и т. п. Есть люди, которые развлекаются тем, что читают задом наперед вывески на улице (ср. об этом известное Номис, выходит, рефаук в стихотворении Маяковского). Иногда результат шуточного обратного прочтения может превратиться в некое семейное (или узкокомпанейское) словечко, непонятное окружающим и выступающее как знак причастности к данному микроколлективу. Но нигде и никогда таким путем не возникало новых слов, вошедших в общенародный язык.

И все же абсурдность версии о происхождении каких бы то ни было слов из «обратного прочтения» чего-то другого состоит не только и даже не столько в том, что люди не читают слова задом наперед. Главное заблуждение здесь – это наивная презумпция, что слова вообще легко могут рождаться из «прочтений».

Здесь проявляется еще одна характерная особенность любительской лингвистики – преувеличение роли письменной формы слова и непонимание того, что любой живой язык – это средство устного общения, тогда как письменная форма на протяжении последних, скажем, четырех тысяч лет (за вычетом последних двух веков) существовала никак не более, чем для одной сотой части языков, а доля грамотных людей в составе человечества была, вероятно, еще в тысячу раз меньше.

Каким образом в этих условиях в живой речи миллионов что-либо могло зависеть от чьего-то правильного