– Так вы говорите, звездочет поневоле? Да вы… это я усваиваю! Я говорю, цедите разговор. Естественно, о чем речь, к пятнице друг мой, к пятнице. И чтобы в четыре колонки. Завтра прилетает «Вешайтесь Все», как всегда, все внезапно! Приземлится раньше, чем самолет, сами понимаете, когда тут подготовишься. Привезет материал и подарки, пока разберется, что к чему, разделит на сладкие половинки. Ну да, время… Мммммммм… А я, знаете, уже не реагирую на все эти блудливые слухи. Вот все говорят: «Слухами земля полнится», а я думаю так: «слух не гадость», ведь гадости больше. Ловите, друг мой? Мы-то знались тесно, но кто же знал! Да, я ошибался. …Ммммм… Верно… Ну, как общаемся? Нет, конечно, я и телефона-то не знаю, говорят, ту квартиру сдал, на другой прячется; да и как бы это все выглядело, хотя знаете, сожалею, ведь умел же так талантливо находить новые веяния. Да и вообще, собственные вещи из ряда уникум. А нет, все поменял, никому ничего не оставил. Да если уж честно, если бы так был бы нужен, нашли бы. Точно, нашли бы! Да, ладно-ладно, мы-то знаем, как закрываются подобные дела. Ну, давай… Позванивай, дружище.

В коридорном проеме одного ключевого пространства стоял Сахарный человек, и он настолько сладкий, что когда я пишу о нем, мне хочется запить его горечью скошенного тростника. Боль, умеющая перерождаться, как пущенные со зла слова, теряющие по дороге силу своего проклятья, едва успев обогнуть весь земной шар. Нечто подобное и служило ему талантом. «Тик-так» – тонко звенят его наручные часы. И они, должно быть, очень спешат, ибо в этом вся сила его правой руки. Однажды он одолжил мне их, в залог я оставила ему свое неопределенное время, а когда приходила голодная невозможность, я доставала часы из комода и тайно слушала ход его жизни, прижимая заветный корпус к своему падшему уху. Этим утром он проснулся с чувством странствия и беспокойства, озираясь, узрел сквозь шоколадные жалюзи своего окна рассвет Сан-Франциско, и это на редкость чудно в старом московском районе. После долго курил, извлекая частицы пота с высокого лба. Еще ночью на его балконе стояла исламская женщина. Поглощаясь тьмой, она что-то шептала ему, надламывая запрет паранджи, оголяла живот, не приобретая танца. Сахарный глядел на женщину сквозь стекло балконной двери, точно зная, что это видение придумано специально для него, что она никогда бы не осмелилась на подобное, если бы не важнейшее обстоятельство. Ее глаза медленно преображались из черных в голубые, из влажных, полных слез, в сердитые и гордые. Она говорит ему, уставая от своих собственных слов: «Я уже давно не могу спать без мучений, ибо близкие мне – в книге мертвых». Он видит фонарные знаки, они влетают в старые темные окна, и на его потолке проезжает отблеск машинных габаритов. Он желает тронуть ее, но не может отпереть балконную дверь. В ответ женщина открывает лицо, вытаскивая пряди волос из под черных одеяний, а дальше прильнет к стеклу, чтобы рассказать ему о смысле своего явления. «Грядущее время…», – прошептала незнакомка, – «Каждый наступавший, и каждый рожденный от наступавшего в любом из последних трех поколений в расплату получит свой особенный столп». Он видит реальность, залитую прозрачной водой, множество неудачных зданий и все в пучине покоряющей волны. Он спрашивает ее: «Зачем?», но в ответ женщина опускает лицо, избегая возможности ответа, вода превращается в чернила, он волнуется, перебирая цепким пинцетом свои ядовитые страхи. Женщина нервно дышит исподлобья, зажав внутри скрытную эмоцию, словно переживает неподходящее мгновенье, а после с гордостью промолвит: «И это все человек…». Внезапно сказанное в дальнейшем перекроет затяжной сигнал, напоминающий свисток депрессивного советского чайника, развернутая перед ним картина замрет, позади него зажжется свет, кто-то пустит сигарный дым, выкрикнув: «Стоп, снято!». Он немного опомнится, во вздохе вспомнит карту нереального консалтинга, с надписью: «Политика – шлюха, одалживает за пирожок». И неожиданно вычислит для себя, что, оказывается, еще пока спит.

Уже вечером его фигура слегка покосилась, он долго думал, почему именно он, у них же есть кандидаты, которые могли бы заменить «У» без блефа, заменить. Он всегда нападал из-за спины, правда, прежде поворачивал противника к себе лицом. За это Шугу остерегались, одновременно питали искреннее на редкость уважение. И так бы все и было, если бы не возникшие сложности с проведением грандиозного праздника. Интересная дата, стоит подумать о неожиданном варианте. «Мы скажем, что сострадание нужно в первую очередь не тем, кому сострадают, а тем, от кого оно должно исходить. И в этом нет распродажи публичного на фоне утраченного смысла. Скорее, инсталляция беспредельной функции, несущей чувствительность и милосердие… в конце без смайлика. Таким образом, зададим вопрос, а зачем вообще стиль, если в нем нет цели, разума, сердца? И какую роль он играет, если не подчеркивает твоих же на сегодняшний день мыслей? Насколько это дорого иметь свое личное на все ощущение? Кто может и не может себе этого позволить? Наши совместные переживания, восприятия… И все-таки мне бы хотелось привлечь больше публичных людей».

– Спасибо, Шуга, – почти безмятежно поблагодарил Ключ, глядя в старательное лицо Сахарного.

– Вам спасибо. Многие подчеркнули тот факт, что этот проект девиантен, однако он привлекает неординарностью, он заставляет думать о материи как о том, что в действительности под ней.

– Ты неожиданно прав. Знаешь, я даже уже вижу твое удивительно при современности аристократическое лицо. Вижу, как ты рассказываешь о том, как ты старался, как напрягался и, наконец, возбудил свое нелегкое дело, решительно сделав намеченное. Как это все легендарно, Шуга, я танцую на твоей сцене. Но ты совершенно забыл о том, кто тебя содержит. Вспомни, как следует. Не нужно этого всего. Ты только вспоминай время от времени, где твоя свобода. Твоя свобода, Шуга, на грядках с помидорами. Сейчас все будут говорить, каким «У» был плохим. Как он всем бумагу в туалетах не докладывал. Экономил. И ты должен к этому готовиться, именно готовиться, а не прислушиваться к тому, что «У» – это заросший мохом сумасшедший пень. Дело даже не в стоимости, это обычное дело – для причины появления интересного проекта, только оттяни карман… В конце концов, я тебе верю. Пойми, все упирается в нашу общую идею, мы не станем меняться ни на один месяц.

Человек, влюбленный в положение – сидеть, довольно редко прощается с удобной ему привязанностью. Закончив свое условное предупреждение, Ключ очистил «Красного принца» карманным ножом, проткнув вилочкой для груши его левый бок. И с завистью решив для себя, что жертва уже несъедобна, сделался категоричным и мутным.

– Я думал, что…

– Ты думал, Шуга, а собака делала свои дела. Я не хочу тебя обидеть, ты нам действительно нужен, но подобные проекты не для нашего круга.

– Понимаю… Я, наверное, пошел? – неожиданно остановил Сахарный.

– Зачем?

– Следить за собакой, признаться, очень боюсь оказаться правым.

– Я прощаю тебя. Встретишься с Госпожой… и смотри в оба – руками не трогать. Будь весьма осторожен, предварительно согласуйте тематику общения, сам знаешь, что нужно спросить… Сказать… какая она сильная, необыкновенная, перспективная, – на что Шуга убедительно кивнул.