«Вы Лю?», – поинтересовался господин «Дело», всматриваясь в карикатуру своей просторной темной гостиной.

«Неееет…», – хрипло затянул неизвестный, продолжая намеченный сюжет, – «Повар господина еще на пути из Шанхая. В то время как я представляю вас в одной важной для вас сделке. Вы оплатили меня много лет тому назад и совершенно позабыли о своем решении. Мне очень стыдно, я не люблю долги», – лицо незнакомца неестественно потеряло улыбку, оно в мгновение обернулось сердито-каменным. Господин «Дело» мысленно подчеркнул невозможное количество пудры на его лице, белые кожаные перчатки на пластичных руках незнакомца были ему впору и смотрелись весьма притягательно, ибо он отправлял свои особенные жесты, едва раскрывался его рот.

«А где мои хаски? Мои псы?», – с сомнением поинтересовался господин, прислушиваясь к движению своего сердца.

«Они, кажется, спят в соседней комнате…», – с явственным обманом убеждал незнакомец, испытывая нарочно вызванное сомнение господина.

«Все четверо? Они никогда не спят. Кто вас сюда впустил?!», – восклицал господин «Дело», прислушиваясь к общему множеству стен.

«Мне очень нравятся ваши слова. И как вы чисто говорите, такой голубоглазый, грубоватый, в седине, крупненький… и морщина у вас больно красива меж бровями. Вот надумал-то. Святая песня! Где ж твой пистолет?», – и незнакомец нагнулся, сползая с кресла, словно искал последнюю вещь, а после выкрикнул: «Ах, вот!», – точно бросая оружие в руки хозяина. «Ну, стреляйте же в меня. Я рылся в ваших вещах, я свернул головы вашим любимым псам, я очень плохой. Убей же, деловой человек!», – истошно шипя, плутовал незнакомец.

«Да, пожалуйста!», – в беженстве выпалил господин «Дело», бесперебойно отправив несколько выстрелов в тело поджидавшего его незнакомца, нелепо сдвинув цель в сторону декоративных подушек. Кончился страх, так уже было давным-давно, когда он впервые отрезал у недруга палец. Звук ушел в люстру, что блестела во тьме над их головами, и та нежно прозвенела, постукивая хрусталиками. Хозяин подошел ближе в поисках всего того, что указало бы ему на последствие выстрелов. Крутились запахи разорвавшихся патронов, извлеченные перья подушек не знали покоя, он ощущал себя персонажем виртуальной игры и всячески пытался узреть следы крови, коих, увы, не наблюдалось. Это всё показалось ему неправдой, однако возможность наступления следующей минуты породило тревогу. «Кто ты?», – сквозь декорацию смерти промолвил господин, подойдя ближе к телу. Когда верхняя черная пуговица незнакомца неожиданно расстегнулась, расслабив ворот накрахмаленной белой сорочки, мертвец открыл глаза, бросив желтый режущий взгляд на лакированный эбеновый столик с площадкой под шахматы. «Защита Каро-Канн! Вы ошибочно идете мне навстречу!», – прокричал убитый, весьма грозно и хрипло ударяясь в необъяснимое безумие, голова его сделалась прозрачной, и вслед из его воротника вылетел рой сумасшедших разноцветных бабочек.

«Душа способна причинять больше зла, нежели враг, если ты не един с нею». Когда Блэк Баккара смеялась красноватым отливом, всё более вытягиваясь в скуповатом тепличном саду, обильный Шарль де Голль был основательно срезан. Он так устойчив к заболеваниям, однако, был первым отправлен на рынок. Наверное, это военный невроз, что-то из психологии подводников, эти сиреневые чаши роз густо пахнут, обдавая меня счастливой надежной далью. Все восклицали: «О, Боже! Он плачет!», – и его слезы так соблазняли, что хотелось не улыбаться, ибо мышца в краешках губ явно отсутствовала в эти секунды. «Русская Терпсихора», – твердила его сущность в изъянах, допуская этот восход действий, и «Законодатель вещей нового времени» любящим жестом пересчитывал «Дамские пальчики» вроде четок, отдавая ему свой платок. Всегда иметь сухие спокойные руки и быть на своем месте, это было его избитой, навязчивой целью. «Если эти ощущения совпали, значит, я безобразно счастлив», – говорил он, выходя в свет города конгрессов. «Да, пока я здесь, капитал моих идей празднует на Сейшелах». Разбивая белую кожу новых ботинок, он сокращает ступни, производя две пока еще невидные параллели, посредством изогнутости подошв, одновременно вспоминая, как бывал он средь манговых чащ и как прекрасны хорватские дюны в первый час зреющего утра. «Не снится ли мне это всё? Нет, там, где я, там источник времени, это вам не долина Королей, а Лазурный берег».

«Пасмурный вы человек, однако, всегда, право, опаздываете даже полюбить кого…», – пояснил кредитор и выдал бумагу, все больше спеша к занятию черенкованием в уже заранее заготовленном тенистом уголке.

Июнь месяц был самым обычным, не предвещал развитию добра и явного полнокровия, поскольку был уже средних лет. Он так и представлялся: «Мое имя Июнь Июлич Никакой». Именно так и было прописано в его документах. Обожал безвкусных навязчивых женщин, чтоб, так сказать, сама предложила. Не брезговал и чьих-то ближайших жен, на других, к сожалению, не хватало фантазии, оттого множил свое окруженье подобными обликами. И, конечно же, ввиду стремления к власти уже давно был слеп к искреннему взаимоотношению, и это раскрывала его редкая амбиция, употребляющаяся им в качестве прикрытия его неполноценного человеческого достоинства. Двумя словами – бесполезный плут, хотя и производил несокрушимое впечатление сильного человека. Июнь Июлич Никакой вертел тростью в Каннах в то самое время, когда по всему свету стоял знойный период черенкования роз, сам же Июнь размножался усердно. Говоря о делах, он перебрался на месяц в город кинофестивалей, для успешного участия в международной выставке недвижимости и закрытия некоторых магических долгов. Слово «магия» воспринималось им как нечто светское и белое, как раз последнее же прилагательное употреблялось им при выборе очередного костюма и обуви. Подобным образом, казалось ему, он восстанавливает связь вещей, обретает внутреннюю целостность и ощущает мир внутри себя, хотя в действительности оставлял чувство греховной раздвоенности томиться на соседней полке в сопровождении с глубокой ностальгией, теснившей его уверенность в себе в той памяти, когда он еще не спасался кокаином.

– Вы не бережете свои сосуды. Я бы порекомендовал вам продать душу дьяволу, – пролепетал игрушечным голосом некий гражданин, что притаился в ожидании успешного Июня на ступенях у каменного выхода.

Подумать только, он выходил в свет Канн уже после полудня, по причине того, что не спал всю ночь, хотя черт с этой ночью, он всегда в спальне, когда в окнах рассвет просит подъема. Июнь обернулся, подумав: «Зачем? Обычно я просто иду, согласно своему пути, и меня трудно задеть», но именно сейчас, когда в ресторане за углом уже подали хорошеньких устриц, а напротив его горизонта не видать стальных карманчиков, солнце захватило своим сыном – лучом его временное опасное явление. Теперь так слепит глаза, прогоняя в спокойствие тени, и он пустословной чертой вымолвил «Что?» едва остановившись на фоне лазурного горизонта.

– Моя фамилия Пятнышко. Я тот самый знаменитый доктор, – промолвил маленький пупс в странной для Канн детской панаме, потирая крохотную ладошку. Июнь в ту же секунду заметил, что человек, остановивший его, одет в белый нескладно сшитый болтающийся костюм, изготовленный далеко не из ткани для костюмов, скорее в прошлом это была простынь либо пододеяльник. Хотя все желаемые фасоны мужского пиджака и брюк всё же присутствовали на псевдокостюме.