— Я не хозяйка лесных дорог. Тропа мне не подвластна. А в Холмы ведет намерение… — ответила Блодвейт, и уже тише добавила: — Наверное она чувствует, что я хочу подольше остаться с тобой. — Блодвейт с легкостью разместилась на теплой земле.

— Зачем я тебе? В Холмах хватает достойных сидов, с которыми можно разделить вечность.

— Не разделить, а размазать. Я не желаю так. Лучше короткий, но яркий миг, чем долгое пустое существование. За твою любовь я готова отдать свою силу и вечность. Да и зачем мне достойные туаты, если мое сердце заполнено тобою? Но твое занято другой.

Фений лег на спину и взглянул на звезды. Те, ехидно подмигивали: «Решайся. Твое молчание очень дорого всем обойдется».

— Знаешь, Блодвейт, пожалуй, я мог бы тебя полюбить. Ты прекрасна, умна, грациозна. Тем более моя невеста…ааа! — Ойсин ударил кулаком по мягкому мху. – Не будем о ней… Прости за мои злые слова.

Блодвейт приподнялась на локтях, посмотрела в глаза скальду: внимательно, глубоко, тягуче. Словно желала передать, перелить всю себя в его душу. Наполнить собою. Хотела было спросить о Дерине, но слова застряли в горле, встали рыбной костью. Сида сглотнула. Нет, она не будет портить этот миг вопросом о невесте. Она заметила, что Ойсин, как завороженный, скользит по ее лицу. Блодвейт облизала губы, и фений потянулся, желая запечатлеть на них поцелуй. Сида отпрянула в последний момент.

— Нет, — она тяжело дышала, слова выходили толчками, — нельзя! Любое прикосновение опасно. Скажи мне. Скажи, что я не безразлична тебе. Скажи и я сделаю все, чтоб быть с тобой. Откажусь от магии, от холмов и бессмертия.

— Блодвейт… — Ойсин огладил воздух вдоль ее щеки. – Не надо. Прошу тебя. Подумай. Ты платишь за миг вечностью.

— Это достойная цена, мой герой. Давай спать.

Тьма окутала бархатным одеялом двух путников. Дочь Хозяина Холмов уснула, а Ойсин лишь углубил дыхание, чтобы казаться спящим. Долго раздумывал фений прежде, чем решился на отчаянный шаг. Миновала полночь, из-за вуали туч выглянула луна. И в свете ночной красавицы Ойсин осторожно поднялся. Подышал на замерзшие пальцы, дабы согреть их и едва заметно коснулся плеча Блодвейт…

Тело тут же вспыхнуло, налилось жаром. Голову затуманил любовный дурман. Затопило пониманием, что все это время он был глуп и слеп. На него обратила свой взор прекраснейшая из женщин, а он вместо того, чтобы кормить ее с собственных рук отвергал раз за разом. Фений вцепился в волосы и застонал.

Вдруг горло обожгло. Проклятая застежка жалила ядом, мешая дышать. Ойсин начал задыхаться. Постарался сорвать, но пальцы опалило огнем. Скальд царапал горло, но все тщетно. Смерть уже приметила новую жертву. Осознание этого отрезвило. Дурман развеялся, но навеянная магией холмов любовь осталась. Она забрала последние силы и Ойсин провалился во мрак сна.

Первое, что увидел он, утром были глаза Блодвейт.

— Сочнее зелени и ярче изумрудов, — прошептал он, улыбаясь. И тут же скривился от боли. Проклятая застежка вновь обожгла горло. Он хотел было содрать ее, но вспомнил, как ночью это едва не привело к гибели.

«Не тронь!» Мысль четкая, ясная, как приказ самому себе.

— С тобой все хорошо? – сида обеспокоено смотрела на скальда.

— Да, белоликая. Не тревожься обо мне. Видимо спал неудобно да занемело все. Пойдем к твоему отцу. Я буду просить у него твоей руки.

Блодвейт замерла, не веря.

— Ты…решил? Ты хочешь этого? Ты любишь меня?

— Да, – Скальд хотел сказать еще сотню восторженных слов, но почувствовал, что задыхается и замолчал. Блодвейт приложила руки к груди. Сердце колотилось о ребра. «Случилось! Получилось! Скальд полюбил меня без магии! Только вот смеяться над его любовью не хочется, и задания каверзные, забавы ради, давать страшно», — Блодвейт поняла, что все слова, которые она говорила скальду, были правдой. Ведь впервые в жизни, в чужих чувствах, она видела отражение своих собственных. Сида ощутила, как с хрустом ломается лед на ее сердце. Ей нестерпимо захотелось коснуться любимого. Попробовать его губы на вкус, пройтись по литым плечам. Раствориться под напором, как она думала, настоящей, а не навеянной магией страсти.

— Нет, Ойсин. Мы не пойдем к моему отцу. Он не позволит нам быть вместе. Мы пойдем к Ападев. Она даст мне напиться воды из темной заводи своего ручья, и я лишусь магической силы. Тогда мы сможем быть вдвоем.

VII

Ападев их словно ждала. Сидела на мшистом камне, плела венок из трав да напевала в полголоса:

— Девять цветов жизнь вдохнули в Блодвейт. Боярышник дивной красой одарил, здоровьем бобы, бессмертием дуб. Первоцвет лик молодой закрепил. Ракитник дал силу, сердце ядом наполнил куколь. Жечь научила словами крапива. Каштан страсть разбудил, но позволь, что таволга тебе подарила? — Ападев подняла вопросительный взгляд на Блодвейт.

— Любовь, — без улыбки ответила дочь Хозяина Холмов.

— Кто бы мог подумать. — Сида закончила венок и кинула его в воду. – И как? Любовный дурман не душит? Нет? Ну это пока… Зачем ты пришла ко мне?

— Я хочу испить темной воды твоего ручья.

Ападев удивленно выгнула бровь. Потом взглянула на скальда и удовлетворенно хмыкнула:

— Вижу отговаривать тебя бесполезно, а потому я выполню твою просьбу, хоть ты ранее даже выслушать мою отказалась. – Сида лесного ручья ловко соскочила с камня. В руках у нее появился стеклянный кубок. Она сделала несколько шагов, зачерпнула из мутной заводи и протянула Блодвейт.

— Пей!

Дочь Нуада подрагивающими пальцами приняла подношение, выдохнула и залпом выпила содержимое кубка.

— Семейного счастья вам! – хохотнула сида и рассыпалась сотней брызг.

— Пойдем. — Блодвейт подала Ойсину руку. — Нам здесь больше нечего делать.

Скальд притянул сиду к себе и поцеловал в лоб. Постепенно дурман в голове рассеивался и его место занимал стыд.

Лес отпустил их без помех. Не мчалась по пятам Дикая Охота, не скалили зубы гончие. Ветви деревьев не цепляли одежду.

На окраине леса Ойсин произнес:

— Я не хочу, чтоб ты ночевала в поле. Здесь неподалеку есть деревня, в конце ее, у самых торфяных болот живет хозяйка, она приютила меня по пути сюда, думаю, не откажет и на этот раз.

Но когда они подошли к хижине, то