нацелен на максимальное унижение. Сейчас времена изменились, одиноким матерям, получающим финансовую помощь, выпускают дебетовые карточки, но тогда люди были не прочь их устыдить. Чувство стыда считалось вполне соответствующим ситуации. Чувство стыда, как предполагалось, должно было научить их самоконтролю.

Когда Клаудию отправляли в магазин за хлебом или молоком, кассирша брала карточки за уголки, словно они были чем-то испачканы.

Мать Клаудии растила бедных детей и сама становилась от этого только беднее, но тем не менее она не отказалась от них: ни от своей, ни от чужих – даже когда у нее совсем кончилось терпение. Она не получала от них никакого ощутимого удовольствия и все равно продолжала брать новых. В какой-то момент Клаудия начала воспринимать это как болезнь, а мать как обсессивно-компульсивную собирательницу детей. Лишь спустя годы она поняла то, что теперь кажется ей очевидным: Деб растила чужих детей, потому что для нее это был один из немногих способов заработать. В мире было полно брошенных людей – больных стариков и ущербных молодых, – а ей платили за уход за ними. И тот факт, что это была одна из самых низкооплачиваемых работ, многое говорит о мире.

Хотя «растила» не совсем верное слово. Приемышам давали пищу и крышу над головой, в остальном им была предоставлена возможность растить себя самим. Дважды в неделю их мыли. Если воды не было – у тети Дарлин. Их нормально кормили и никогда не били, а это уже лучше того, с чего начинают жизнь многие другие. Деб часто говорила, что относится к ним как к своим, и Клаудия могла подтвердить, что так оно и было.

Мать Клаудии звала их «приемыши». Никто никогда даже не заикался о том, что они были ее братьями и сестрами. Приемыши относились к отдельной категории. В то время это не казалось ей жестоким.

ПОСЛЕ ЗВОНКА ТАРЫ ВСЕ ЛИНИИ ЗАТИХЛИ. По средам количество звонков иногда резко падало до нуля по необъяснимым причинам: двадцать минут полного затишья, а в следующую секунду в очереди уже полдюжины звонящих. По вторникам и пятницам звонков меньше, по четвергам – больше. По понедельникам телефоны звонят почти беспрерывно – последствия выходных, метафорические осколки которых разбросаны повсюду как конфетти после парада. Женщины звонят из такси, с продуваемых ветром улиц, со станций метро, из «Данкин Донатс». Задержки, порвавшиеся презервативы, подозрительные высыпания – некоторые звонят с работы, периодически прерывая свой рассказ, чтобы обслужить посетителя. Картофель фри не желаете?

– М-да, удручающе. – Наоми стянула с головы наушники и достала из сумки жестянку с мятными леденцами. В своей обычной жизни она была антропологом в Гарварде. Каждое лето она по полтора месяца проводила исследования в какой-нибудь развивающейся стране, где, судя по всему, и покупала всю свою одежду. В то утро на ней было мешковатое платье из какой-то грубой ткани, вроде тех, что в Средневековье носили в знак покаяния, и ожерелье, подозрительно напоминающее куриную кость на кожаном шнурке.

– У бедолаги через месяц свадьба, и она жутко боится, что месячные придутся на медовый месяц и это взбесит ее жениха.

– Она так и сказала?

– Слово в слово. Моего жениха это взбесит. – Наоми состроила гримасу а-ля Мунк, раскрыв рот в притворном крике. – А я думаю: деточка, уверена, что хочешь за него замуж? А то так каждый месяц будешь бояться, как бы он не взбесился.

– Долгая будет жизнь, – сказала Клаудия.

Наоми встала, потянулась и подошла к окну.

– Снег пошел, – сообщила она.

– Опять?

Да как такое вообще возможно? На другом берегу реки в Сомервилле ее «Субару», экипированный лопатой, одеялами и пакетиком кошачьего наполнителя для улучшения сцепления, все еще был похоронен в сугробе, который на него нагреб снегоочиститель. На откапывание ушел бы добрый час, и оно едва ли того стоило.

– И еще одна буря идет, – сказала Наоми. – Метеорологи призывают отказаться от личного транспорта.

– Черт. А я собиралась в Мэн в эти выходные, проверить мамин дом.

Клаудия давно называла трейлер именно так, осознавая, однако, что вводит людей в заблуждение. Ее мать использовала это же слово без малейших колебаний, для нее слова «дом» и «трейлер» были взаимозаменяемы. Говоря так, она бы даже прошла тест на детекторе лжи, уверенная в своей правоте.

Наоми выглядела обескураженной: «На машине?»

Если и был какой-то другой способ попасть в Клейборн, Клаудия о нем не знала.

– Хочу убедиться, что он еще стоит, что его не унесло последней бурей.

– Да ты с ума сошла, – сказала Наоми. – Ты не можешь просто позвонить жильцам?

– Жилец не очень надежный.

«Жилец» был еще одной аппроксимацией. Подходящего слова для этого случая тоже не нашлось. Николетт была последним приемышем – угрюмая, невзрачная девочка, которая сначала села на шею ее матери, а теперь пересела на ее. Николетт зажала ее в углу на похоронах Деб и спросила, может ли она остаться в трейлере со своей маленькой дочкой. Безвозмездно. То была временная договоренность, во всяком случае так тогда казалось.

– С ней никак не связаться, – сказала Клаудия. – Звонки не проходят.

– Это нехорошо, – сказала Наоми.

И не плохо. Для Клаудии это было нормально: в клейнборском семействе Бёрчей такое случалось постоянно. Ни у кого не было ни стационарного, ни мобильного телефона, они полагались исключительно на одноразовые мобильники с предоплатой. Когда ты совершал или принимал звонок, с него поминутно списывались деньги, а когда они заканчивались, телефоном невозможно было пользоваться, пока не купишь больше минут в «Уолмарте». Клаудия не стала объяснять это Наоми. Для антрополога из Гарварда аборигенские ритуалы плодородия и то были не такой экзотикой.

Снова зазвонил телефон. Клаудия уже потянулась за наушниками, но тут в дверях показалась голова Мэри Фэйи.

– Клаудия, ты мне нужна. У нас там пациентка в приемной.

ПАЦИЕНТКА ЖДАЛА В КАБИНЕТЕ, ТЕСНОМ НУЖНИКЕ рядом с приемной, где едва помещались стол и три стула. Ванесса М. оказалась миловидной круглолицей девушкой с афрокосичками и робким, тоненьким голоском. Судя по карточке, ей было семнадцать лет и десять недель из них она была беременна.

– Все, что ты мне сегодня расскажешь, останется в тайне, – начала Клаудия. – Но если ты скажешь мне, что кто-то причиняет тебе вред, не заботится о тебе или что ты собираешься что-то с собой сделать, мне придется сообщить об этом, чтобы убедиться, что с тобой ничего не случится.

Это был плюс-минус стандартный протокол. Каждый сотрудник клиники являлся уполномоченным представителем и один-два раза в год, иногда чаще, Клаудии приходилось звонить в Министерство по охране детей и семьи, чтобы сообщить о преступлении в отношении несовершеннолетних.

Ванесса отвечала на вопросы односложно. Да, она знает, какие