Вот наконец и он – в маленькой грязной комнатушке, совсем непохожей на мою, хотя она всего-то в двух кварталах отсюда. Только встает спостели. Дешевая мятая одежда, пот на небритом лице, толстая рука нервнотянется в карман рубашки за сигаретами, но он тут же забывает о них и роняет.Грузное сложение, бесформенные черты лица и взгляд, выражающий смутноебеспокойство или туманное раскаяние.

Ему не пришло в голову приодеться для этого вечера, длятрапезы, которой он так жаждал. Его пробуждающийся ум изнемогал под тяжестьюуродливых пульсирующих снов. Он встряхнулся, на покатый лоб упали нечесаныежирные волосы, глаза его походили на осколки черного стекла.

Застыв в своей тихой темной комнате, я следовал за ним попятам: спустился через черный ход, вышел на залитую ослепительным светомКоллинз-авеню, миновал пыльные витрины и покосившиеся рекламные щиты и двинулсянавстречу непременно ждущей впереди, но еще не избранной им вожделенной жертве.

Кто же эта счастливица, слепо бредущая в немногочисленнойунылой вечерней толпе по тем же мрачным улицам, неуклонно приближаясь к своемукошмару? Может быть, она несет пакет молока и кочан салата в коричневомбумажном пакете? Ускорит ли она шаг, завидев головорезов на углу? Тоскует ли онапо старому прибрежному району, где, возможно, жила когда-то вполне обеспеченно,до тех пор пока архитекторы и декораторы не выставили ее в гостиницу спотрескавшимися и облупившимися стенами?

И что придет в голову этому гнусному ангелу смерти, когда онзаметит ее в людском потоке? Напомнит ли она ему о мифической сварливой бабе издетства, которая выбивала из него остатки сознания, пока он не поднимался кпантеону подсознательного? Или мы требуем от него слишком многого?

Я хочу сказать, что бывают такого рода убийцы, которые непроводят никакой параллели между символом и реальностью, а через несколько днейи вообще напрочь забывают о содеянном. Очевидно в данном случае лишь одно: ихжертвы не заслужили такой участи, а они, убийцы, заслужили встречу со мной.

Ничего, прежде чем он получит возможность прикончить ее, явырву его злобное сердце, и тогда он отдаст мне все, что имеет, включая себясамого.

Я медленно спустился по ступенькам и прошел по элегантному,сверкающему, отделанному в стиле арт-деко холлу, шикарному, как в рекламе. Какже приятно двигаться по-смертному, открывать двери, выходить на свежий воздух.Смешавшись с прогуливающимися по тротуару людьми, я направился на север, свполне естественным любопытством скользя взглядом по перестроенным или зановоотделанным отелям и маленьким кафе.

Возле перекрестка толпа сгустилась. Перед фешенебельнымрестораном на открытом воздухе стояли гигантские телекамеры, объективы которыхбыли направлены на небольшой участок тротуара, ярко, до рези в глазах,освещенный громадными белыми прожекторами. Проезжая часть была перекрытагрузовиками, машины замедляли ход и останавливались. Собравшуюся толпу зевак отмала до велика происходящее не слишком-то интересовало – теле– и кинокамеры наСаут-Бич давно стали привычным зрелищем.

Опасаясь излишнего сияния кожи, способного привлечь ко мнененужное внимание, я старательно обходил любые источники света. Ах, если бы ябыл одним из этих загорелых людей, пахнущих дорогими пляжными маслами и лишьслегка прикрывающих тело полупрозрачными хлопчатобумажными лоскутками! Повернувза угол, я снова осмотрелся в поисках добычи. Он спешил, галлюцинации до такойстепени помрачали его сознание, что он с трудом мог контролировать своюшаркающую, неуверенную поступь.

Времени не оставалось.

Чуть увеличив скорость, я взлетел на невысокие крыши. Ветерстал сильнее и свежее. Рокот возбужденных голосов, нудные привычные песни порадио да и шум самого ветра здесь не резали слух.

В тишине мне удалось поймать его отражение в равнодушновзиравших на него глазах встречных; в тишине я вновь увидел его фантазииоб иссохших руках и ногах, о впалых щеках и обвислых грудях. Тонкая мембранамежду фантазией и реальностью уже начала рваться.

Я спрыгнул на Коллинз-авеню так быстро, что, казалось,материализовался из воздуха. Но никто на меня не смотрел. Слона обычно никто незамечает.

Через несколько минут я шел легкой походкой всего внескольких шагах позади него – угрожающего вида молодой человек, не задумываясьврезающийся в стоящие на его пути компании крутых ребят. Преследуя добычу, явошел в стеклянные двери огромной аптеки, где царил ледяной холод. Вот ужзрелище так зрелище – пещера с низким потолком, битком набитая всевозможнымифасованными и законсервированными продуктами, предметами туалета и средствамидля ухода за волосами, девяноста процентов которых не было и в помине в туэпоху, когда я появился на свет.

Я имею в виду гигиенические салфетки, глазные капли,пластмассовые заколки для волос, фломастеры, а также кремы и мази для всехмыслимых частей человеческого тела, жидкости для мытья посуды всех цветоврадуги, составы для окраски волос доселе неведомых и пока что не имеющихназвания оттенков. Представьте только, как Людовик XI с шумом открываетхрустящий пластиковый пакет с подобными чудесами внутри? Что бы он подумал опластиковых кофейных чашках, о шоколадном печенье в целлофановой упаковке или оручках, в которых не кончаются чернила?

Да, я и сам еще не до конца привык к этим вещам, хотя вотуже два века своими глазами наблюдаю за ходом промышленной революции. В такихаптеках я могу стоять часами. Иногда на меня словно столбняк находит в самомцентре Уол-Март.

Но на этот раз нельзя выпускать добычу из вида. Придетсязабыть на время о «Тайм» и «Вог», о карманных компьютерных переводчиках инаручных часах, которые показывают время даже тогда, когда их владелец плаваетв морской воде.

Зачем же он пришел в такое место? Обремененные детишкамимолодые кубинские семьи не в его стиле. Но он бесцельно бродил по узкимпроходам, покрасневшими глазами осматривая заставленные полки и не обращаяровным счетом никакого внимания ни на множество темных лиц вокруг, ни набыструю испанскую речь; да и его, кроме меня, никто не замечал.

Господи Боже, какой же он гнусный – во власти своей мании онутратил всякую благопристойность, лицо избороздили глубокие складки, шеяпокрыта слоем грязи. Он мне понравится? Черт, это же бурдюк с кровью. Зачемискушать судьбу? Ведь суть в том, что я не могу больше убивать маленьких детей.Или лакомиться шлюхами с пристани, убеждая себя, что поступаю справедливо, кольскоро они в свою очередь отравили не одного лодочника. Я же умираю от угрызенийсовести! А когда ты бессмертен, этот постыдный процесс может затянутьсянадолго. Нет, вы только посмотрите на него: грязный, вонючий, бестолковый убийца!Заключенные в тюрьме и то вкуснее.