И этот человек, столь щедро одаренный природой, только что своими руками убил несчастного мещанина! Это был разбойник Кадрус собственной персоной — главарь страшных «кротов», шайки убийц, которая наводила ужас на всю Францию.

Почему же на нем был охотничий костюм, словно он принадлежал к числу приглашенных в Фонтенбло поохотиться на косуль? Это сильно удивило бы тех, кто мог видеть, какого рода зверь пал под его ударами всего час назад.

Его спутник и помощник являл собой полную противоположность Кадрусу. Представьте себе Дон Кихота в образе остроумного гасконца, враля и хвастуна, высокого и сухощавого, но вместе с тем мускулистого и сильного. Ноги, как у цапли, узловатые и некрасивые, обладали редким проворством и такой недюжинной силой, что могли, стиснув шею лошади, задушить ее. Руки казались донельзя тощими, кожа на них выглядела, словно перчатка из пергамента, надетая на кости. Одежда болталась на туловище, как на вешалке, и оставалось лишь гадать, есть ли под ней плоть и кровь. То и дело мелькала мысль, что там просто палка, заменяющая огородному пугалу хребет. И наконец, верх совершенства этой угловатой натуры — голова, узкая и длинная, как лезвие ножа. Черты его лица словно сталкивались в бешеной скачке, и с какой стороны на него ни посмотреть — все время представлялось, что видишь их в профиль. С таким лицом, лукавым, насмешливым и неординарным, можно было позволить себе любую эксцентричность и сумасбродство.

Согласно украденным документам, де Фоконьяк — имя, принятое этим странным субъектом, — носил титул маркиза. Невзирая на свое сходство с героем Сервантеса или, возможно, именно благодаря ему, он имел вид настоящего вельможи. Он принадлежал к числу людей, которые могут носить старомодную одежду, высказывать самые парадоксальные суждения, позволять себе самое отчаянное сумасбродство и при этом не казаться смешными. Можно было смеяться над его сумасшедшими выходками, но никак не над ним. Склад его ума и обращение носили отпечаток времен регентства. И этим сглаживались все остальные острые углы.

Де Фоконьяк был одет так, как за десять лет до него одевались щеголи эпохи Директории. Костюм его отличался пышностью, цветом и покроем он представлял собой воплощение устаревших безумных мод, но тем не менее производил потрясающий эффект и очень ему шел. Панталоны светло-желтого цвета украшались бесчисленными брелоками. Фрак яблочного цвета с тальей между лопаток заканчивался длиннющими узкими фалдами, похожими на хвосты ящериц. Под него надевался лиловый жилет с чудовищного размера отворотами, каждая пуговица которого представляла собой женский портрет под стеклом с позолоченным ободком. В минуты откровенности де Фоконьяк скромно признавался, что эти миниатюры — память о его победах на любовном фронте.

Таковы были два главаря шайки «кротов», историю которой мы изложим в двух словах. Эта банда разбойников, бесспорно, доставила наибольшее количество неприятностей полиции Фуше во время Директории, консульства и империи. Вожак ее стал бы знаменит наряду с самыми отпетыми преступниками, если бы газетам не запретили о нем писать. Шайка «кротов» прославилась не только во Франции, поскольку иностранные газеты долгое время заполняли свои полосы описаниями ее бесчисленных «подвигов». В самой же Франции о ней намеренно умалчивали; говорили о «кротах» только в высших сферах и в тех краях, где они бесчинствовали.

В эпоху, к которой относится начало этого рассказа, банда обошла юг, восток и запад страны, сделавшись кошмаром богачей и жандармов. Поймать ее не представлялось возможным, она была неуловима. Крестьяне прозвали ее шайкой «кротов» потому, что разбойники мгновенно скрывались, словно исчезая под землей.

Они с неслыханной дерзостью опустошили окрестности Тулона, Марселя и Ниццы, где ограбили даже дом морского префекта. В Тулоне они похитили любовницу старшего комиссара, сожгли шесть домов и целую ночь держали город в страхе. В Марселе и Ницце повторилось то же самое. Словом, шайка «кротов» повсюду сеяла ужас на своем пути и угрожала устоям государства, несмотря на жесткую военно-полицейскую власть.

Эта банда все больше привлекала внимание самого Наполеона. Однажды он прочел рапорт о настоящем сражении между разбойниками и отрядом солдат и жандармов в сто восемьдесят человек, который был окружен и принужден к сдаче.

Наполеона это буквально взбесило, поскольку он принял все близко к сердцу. Великодушие, проявленное главарем разбойником, привело императора в ярость, поскольку оно снискало Кадрусу симпатию в глазах простого народа. Вожак шайки потребовал, чтобы отряд сдался безоговорочно. Можно было подумать, что иначе он переколет всех до единого. Ничуть не бывало! Он только отобрал патроны и штыки, оставил солдатам ружья и выпустил их из ущелья, где они были окружены, снабдив мулами для перевозки раненых.

Слава Кадруса приобрела громадные размеры, и он стал греметь на всю Европу. Английские журналисты не преминули воспользоваться этим обстоятельством, чтобы утверждать, что Наполеон не в силах удержать власть в самой Франции. Появились карикатуры, на которых Кадрус представлял законы на подпись консулу. Донельзя раздраженный, Наполеон приказал Савари во что бы то ни стало поймать Кадруса, и тот «прокатил» министра по всей Франции, водя его за нос и каждый раз ускользая, как угорь.

Однажды ночью Савари похитили. Главарь «кротов», спрятав лицо под маской, принял его в замке, который захватил чуть ли не штурмом, и славно развлек своего пленника: обед, бал, театральное представление и фейерверк. Это была неслыханная дерзость. Замок, занятый в девять вечера, охранялся разбойниками всю ночь. Тридцать пленников и двадцать пленниц, захваченных именно для этого случая, должны были придать затее Кадруса светскую живость и лоск. Сам он поклялся честью, что никому не причинит ни малейшего вреда. Все знали, что Кадрус никогда не изменяет своему слову, и веселились от души, за исключением, разумеется, «виновника торжества» Савари.

К концу бала замок окружили три бригады жандармов, но были мгновенно отброшены. Им пришлось отступить. Незадолго до рассвета Кадрус преподнес по подарку каждой паре танцующих, простился с Савари и уехал.

Эта смелая выходка наделала много шума. Савари слег с нервной горячкой и чуть не умер. Можно представить себе бешенство императора. Он, сумевший разгромить коалицию европейских монархов, не только не смог совладать с главарем разбойников, но еще и потерпел от него поражение!

После этого «подвига» Кадрус исчез со своей шайкой на целый год. Он объявил, что отправляется в Италию и дает своим людям отпуск, но с 1 мая 1804 года снова приступит к тому, что называл войной против общества. Действительно, 1 мая он возобновил ее дерзкой вылазкой прямо посреди равнины Боса, не оставив после себя никаких следов.

В поведении Кадруса самой оригинальной чертой являлось его стремление прослыть честным. Он издавал многочисленные прокламации, в которых утверждал, что считает себя вправе брать все, что пожелает, себя же считал свободным от всяких обязательств. Он объявил войну обществу и называл себя таким же повелителем своей полусотни разбойником, каким Наполеон был для миллионной армии. Эти софизмы от души веселили всех и вся.