— Тебе надо подлечить нервы, — сказал мопс. Большую часть времени он был невозмутим, словно бык Сорокопятского моста, перекинутого через канал Синего Рейтара, и считал, видимо, что с высоты своего возмутительного хладнокровия имеет право подтрунивать надо мной. — Но для начала сменить обстановку, — добавил Квирсел, рассматривая свои когти.

Я бросил на него суровый взгляд, по которому мопс должен был догадаться о моем жгучем желании угостить его чем-нибудь тяжелым, например, подсвечником, стоящим на тумбочке. Но Квирсел не догадался.

— Лучшее средство развеяться — путешествие. Вспомни своего друга, Изенгрима. Вот образец здорового во всех смыслах человека. И сравни его с собой, затворником и лентяем, для которого пыткой является даже простая прогулка!

— Перестань!

Предчувствуя грозные времена, я развалился на кровати умирающим лебедем. Оставалось лишь посетовать, что какая-то нелегкая принесла в мой дом Зубастика. Ведь знал я, знал, что там, где крутится этот зловредный субъект, жди неприятностей. Конечно, Изенгрим не сунул мне за шиворот дохлую крысу, как Гузо Морфейну, не поджег заклинанием ботинки, как Рохле Мелкору, не сделал пока ничего ужасного, но… Ему достаточно было произнести одну-единственную фразу, чтобы превратить в руины замок моего душевного спокойствия. Может, Поттер и не предвидел такого эффекта, однако сразил он меня наповал.

Квирсел тем временем резво скользил по волнам рассуждений.

— Совершенно очевидно, что твое хорошее настроение не могло закончиться ничем хорошим, прости за каламбур. Визит этого достойного господина, похоже, вышиб из тебя дух. Я прав? Конечно, прав. А все почему? Находясь в самозаточении, ты отвык общаться с массами, и твои редкие вылазки в мир людей общей картины не меняют. Я склонен полагать, что твоя привычка шарахаться от каждой тени проистекает именно отсюда. Лишь кардинальные перемены твоего образа жизни расставят все по своим местам…

Мне показалось, что говорит это не высокоумный пес, а моя сестра Гермиона. Все основные тезисы этот батончик на кривых ножках свистнул именно у нее, только изложил их своими словами. Вот прохиндей.

Суть в том, что чародейка постоянно талдычит мне, что во всех своих бедах виноват исключительно я сам. Я-де не умею себя вести, потерял хватку, обленился и расклеился до последней степени. В качестве иллюстрации своих утверждений она справедливо, как ей кажется, сравнивает возлюбленного брата с вещами, лишенными от природы внутреннего стержня: пудингом, желе, мокрой тряпкой, земляным червяком или виноградной улиткой. Но у улитки, по ее утверждению, хотя бы есть домик на спине, а я и тем обделен.

Возражаю ли я, спросите вы? Борюсь ли за свое достоинство с жаром, приличествующим истинному аристократу? Иногда да, но чаще — нет. Спорить с Гермионой бесполезно, переубедить ее можно лишь с помощью героических деяний, на которые я не мастер. Конечно, что-то такое я проделывал не раз, но исключительно потому, что не было другого выхода.

В своих разглагольствованиях мопс дошел до того места, где собирался съехать на обличение всего чародейского класса, как вдруг его что-то осенило. Замолчав, он уставился в пространство и сидел в неподвижности довольно долго. Его бы взять и поместить на алтарь — получится самый настоящий божок мудрости.

— Я понял, — сказал Квирсел. — Понял!

— Что? — простонал я, терзаемый мыслями, в которых боялся признаться даже себе самому.

— Женщина! — воскликнул мопс.

— Где?

Я взлетел с кровати, как дрозд с ветки, готовясь встретить нежданную гостью, но чародей, похоже, выражался фигурально.

— Женщина — вот, что вышибло из тебя дух! Я все видел и слышал, и теперь вспоминаю, что именно после упоминания о ней ты стал вести себя как законченный идиот!

Я осознавал страшную истину. Призрак прошлого в лице Изенгрима Поттера, великого путешественника и обладателя щегольских усиков, не мог явиться просто так. Они, призраки, всегда несут лишь смуту и душевные колебания. Вот и я заколебался, готовый разорваться на кусочки от давно забытого чувства. Именно что давно забытого, я даже не сразу вспомнил, на какую букву оно обычно начинается. Оказалось, что на «л», и нередко даже на «Л»…

— Ее зовут Талула Поттер! — грозно пропел мопс. — Так или нет?

Я кивнул.

— Кто она? Почему у нее такая же фамилия? Они с Зубастиком родственники?

— Еще какие, — пробормотал я. — Она его младшая сестра!

— Так и думал! — торжествующе крякнул мопс. — Сядь, Браул, перестань бегать по спальне, словно за тобой гоняется разбойник с топором! Сядь!

Исполнив его приказание, я растекся по матрацу, словно растаявшее желе, с которым меня — справедливо! — сравнила Гермиона.

Квирсел скатился с подушки, подошел ко мне и поставил передние лапы на мою грудь.

— Говори! — Его влажная мордуленция почти ткнулась мне в нос. — Я все равно не отстану!

Что верно, то верно. Выбери даже он вместо собачьего облика облик пиявки, его прилипчивость не стала бы больше.

— Хорошо, — сказал я. — Придется открыть тебе страшную тайну, тайну, которая, я надеялся, никогда не всплывет…

— Все рано или поздно всплывает, — заметил мыслитель, — такова жизнь. Это утверждение справедливо во всех измерениях мультиверсума.

— Да?

— Даю гарантию. Кто такая Талула Поттер?

Снова переместившись на подушку, мопс приготовился услышать увлекательный рассказ, полный роковых страстей и драматических поворотов. Любил он такие истории.

Что до меня, то вы не представляете, каких усилий мне стоило открыть эту маленькую, но очень неприятную дверь в мое прошлое. От волнения со мной чуть конвульсии не приключились. Щеки у меня пылали, как раскаленные печи, глаза лезли на лоб, став размером с кочаны капусты, и вообще, чувствовал я себя не лучше почтальона, загнанного на дерево бешеной кошкой.

По большому счету история с Талулой не была страшной тайной в том смысле, какой вкладывают в это определение авторы готических романов. Нет в ней ни родовых привидений, гремящих кандалами под покровом ночи, ни зловещего хора козодоев за стрельчатым узким окном, ни раскачивающихся в лунном свете голых деревьев, ни черных проклятий, ни потайных комнат, скрывающих ужасную правду. Зато есть прекрасная, удивительная и во всех отношениях положительная девушка, резвая чародейка и, к несчастью, сестра Изенгрима Поттера.

Наше с ней знакомство относится к тем временам, когда я был моложе и думал, что весь мир у моих ног. Помните, я рассказывал, каким сорвиголовой умудрился стать и что наравне со всеми волочился за каждой волшебной юбкой из нашего сословия? Так вот, Талула стала одной из тех девушек, что пали жертвой моих «чар». И самое досадное — я не так уж и стремился закружить ее в вихре страсти, просто по стечению неведомых обстоятельств она сама влюбилась в меня.

Отношения развивались бурно — в основном благодаря чародейке, и, в конце концов, подошли к той черте, переступив которую, я уже не смог бы повернуть назад. В этом и состоял ужас, тот самый, что заставил меня отринуть разгульную жизнь и укрыться в подполье. Я попросту сбежал. Случилось это после того, как мы условились встретиться под дубом в романтическую полночь, обменяться кольцами и… объявить о помолвке официально. Моя трусость все разрушила. Проведя накануне бессонную ночь, я понял, какую ошибку совершаю, и, взяв ноги в руки, удрал в наше родовое гнездо.