— Если бы немного здесь убрать, сидели бы велико­лепно…

Кирш надменно цокнула и указательным пальцем по­правила на носу очки.

— Чего убрать?! Мадам, вы и так гном!

Лиза снова юркнула на кухню. Кирш сняла очки и по­пробовала так же невинно выпятить губку, как Лиза. Ей показалось, что со стороны она должна сейчас смотреться довольно забавно и куда глупей, чем кто бы то ни было, сделавший такую гримасу. Лиза казалась ей милой, доб­рой и красивой и имела право дурачиться, говорить глу­пые нежности и вот так выпячивать губу. Себя Кирш ви­дела угловатой и непривлекательной, ее единственным достоинством была броня. Только эта броня держала и интриговала свиту неровно дышащих людей, всегда вью­щуюся вокруг Кирш. Говорят, даже знаменитые полковод­цы и императоры могут страдать от комплекса неполно­ценности; настоящие комплексы не видны постороннему глазу, и Кирш казалась всем до безобразия, до восхище­ния самоуверенной. Конечно, с ней было нелегко: боль­ная самооценка — это театр одного актера, который тре­бует от самых верных зрителей постоянных жертвоприно­шений.

Заверещал домофон, и Кирш резко оторвалась от сте­ны, быстро пригладила пальцами прореженную челку и развернулась к книжным полкам, успев скользнуть взгля­дом по зеркалу, Пока гости будут подниматься на двенад­цатый этаж, она успеет почувствовать себя запятой, — Кирш вытащила с полки зеленый сборник и открыла на­угад.

…Как голову мою сжимали Вы,

Лаская каждый завиток.

Как Вашей брошечки змалевой

Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком.

Как я Вам нравилась такой.

Лиза сделала несколько «ритуальных» движений, с по­мощью которых женщины наспех прихорашиваются пе­ред зеркалом: махнула рукой по волосам, одернула блуз­ку, стряхнула какие-то невидимые крошки с бедер, втянув при этом живот, и выпрямилась, глядя на себя вполоборо­та. Потом взглянула на Кирш и сказала, кивнув на книгу:

— Классная она, да?

— Так, замороченная,,. — зачем-то равнодушно отве­тила Кирш,

В квартиру ворвался гул; шелест букетов, стук каблу­ков и два колоратурных сопрано с куртуазными поздрав­лениями — это явились Ли Лит и Стелла. Лиза благода­рила, Кирш удивленно приподняла бровь: обе дамы не поддерживали между собой дружеских отношений, пото­му что им совершенно нечего было получить друг от дру­га. Увы, но каждая дружба корыстна: циник должен дру­жить с романтиком, легкомысленный с серьезным, жест­кий с мягким… В противном случае в мире ис будет равно­весия. Двум стервам нечем поделиться друг с другом. Кирш называла Ли Лиг «порядочной» стервой, а Стеллу — «не­порядочной», и разница была только в этом. Поэтому, разумеется, войти вместе в квартиру они могли, только слу­чайно встретившись у подъезда:

Ли Лит кивнула Кирш и среагировала на ее удивлен­ную бровь:

— У Стеллы машина сломалась, она попросила за ней заехать.

Стелла была плохо знакома с Лизой, но уверенно про­следовала в комнату, оставив хозяйку позади.

— Елизавета, ты посещаешь салоны? Могу порекомен­довать…— Эту фразу Стелла произнесла уже из кресла, изучая по очереди Лизину комнату и свой маникюр. По­чему-то именно эти слова упрямо выстукивала память Кирш, когда позже она вновь и вновь вспоминала этот вечер. Ничего не предвещало.,. Так получается, что пово­ротные события в жизни вкрадываются в нее незаметно, как тени гостей, пришедших, когда праздник уже в разга­ре. Сами праздники начинаются одинаково, но не всегда заканчиваются как праздник.

Обычное начало; голоса, смех и музыка. Последние го­сти (это были Лизина младшая сестра с приятелем) при­шли, когда в доме уже было накурено, несколько голосов на кухне говорили на повышенных тонах, а кое-кто из при­шедших раньше уже успел отправиться восвояси. Вновь прибывшие были встречены недоуменными взглядами и уселись в углу.

Уже позже, когда все случилось, Кирш мучительно пы­талась вспомнить каждого гостя в отдельности: ничего по­дозрительного, никого, кто мог бы иметь претензии к Лизе, хотя… Большинство из гостей были их общими знакомы­ми по клубу и в основном давними приятельницами Кирш, поневоле столкнувшимися с существованием ее подруги. Замкнутая и спокойная Лиза, работающая администрато­ром в тихой и благочинной гостинице Академии наук, просто не могла быть знакома с таким количеством лю­дей. Кирш называла Лизу «чертенком из тихого омута»: ее связи с миром были малочисленны, не выглядели подо­зрительными, но словно вызывали к жизни то не самое лучшее, что прятала ее душа…. У Кирш все было наобо­рот: в ее дом были вхожи воры-рецидивисты, пациенты с психиатрическим диагнозом, люди опустившиеся, оступив­шиеся и признанные обществом неблагонадежными. Они были отвергнуты прочим миром, только поэтому их не отталкивала Кирш. Лиза журила подругу: «Пьесу Горь­кого «На дне» можно писать с твоей жизни!»

— Слушай, Лиз, я в дерьме по уши, но от дерьма бегу, а ты ж, моя девочка, вроде как специально к нему тянешься!

Лиза била Кирш подушкой и обиженно восклицала:

— Страшнее тебя все равно никого не встречу!

— Да, было большой ошибкой связаться со мной! — шутила Кирш,

— Роковой ошибкой! — смеялась Лиза.

И вот Лиза действительно совершила роковую ошиб­ку, за которую расплатилась страшнее, чем могла ожидать. По подробности стали известны Кирш уже потом, хотя и вовсе не годы спустя — много раньше, но в другой жизни, где Лиза стала уже просто трагической тенью.

Их навсегда разделила маленькая ссора и двадцатими­нутный перекур.

Одна из девушек делала свой фирменный коктейль, Стелла вызвалась помогать.

Лиза обещала Кирш, что не выпьет за вечер больше одного бокала: ее мать умерла от алкоголизма, и ей самой пора уже было бороться с нарастающей зависимостью. Кирш не любила коктейли и, почувствовав изжогу одновременно с легким раздражением от обсуждения гинеко­логических проблем, вышла курить на кухню.

Она сидела на табуретке, отстукивая широко расстав­ленными ногами какой-то ритм, курила, положив руку с сигаретой на подоконник, и листала все ту же зеленую книжку. Ли Лит подошла к ней со спины и, нагнувшись, пои курила у псе.

— Что читаем, Киршик? Уау! Цветаева?! Небось цикл «Подруга»?!

— Отстань! Кирш увернулась от светских объятий захмелевшей Ли Лит. Та переступила с ноги на йогу, сло­жив руки, облокотилась на плечи Кирш и жеманно про­цитировала:

«Не женщина и не мальчик, — но что-то сильнее меня!»

— Ой, Ли, отстань! — Кирш встала и, закрыв книгу, стряхнула пепел с сигареты.

Ли Лит нисколько не обиделась: Кирш, конечно, мог­ла и нахамить, но если к ней случалось обращаться за по­мощью — она отдавала последнее и сочувствовала искрен­не. Пару лет назад Ли Лит попала в аварию вместе со сво­ей любимой собакой. Никто из родственников не озада­чился спасением жизни несчастного пса, только брезгли­вая Кирш, не признающая, кстати, домашних животных, выходила Дика; возила к ветеринарам на рентген, поку­пала лекарства, делала уколы и промывала раны. Когда Ли Лит вышла из больницы. Кирш привезла ей Дика со словами: «Забирай свою ужасную собаку, мне надоело вставать ни свет ни заря, чтобы ее выгуливать!» При этом Дик благодарно вилял хвостом, а Ли Лит только улыба­лась — она давно заметила, что Кирш стесняется своей наготы и доброты. Почему бы не позволить хорошему человеку изредка говорить тебе: «Отстань!»