Я уселся в кафе с видом на крохотную гавань, и мне принесли вместительную миску с соленой треской. На фоне железно‑серого моря и мрачных гранитных скал ярким пятном выделялся цветной рыбацкий домик. Картина была одновременно и невыразимо прекрасной, и пугающе суровой. Такой вид явно способствовал пищеварению.

Итак, обилие трески стало поворотной точкой в судьбе региона и в судьбе лабрадоров. Известия об открытых землях и изобилии рыбы быстро распространились, и в начале XVI века европейские рыбаки стали регулярно отправляться на северо‑запад, в суровые и неспокойные воды Северной Атлантики. Французские, испанские и португальские рыбаки ловили треску в Большой Ньюфаундлендской банке и на других отмелях, где ее было предостаточно. С собой они везли солидный запас соли и обрабатывали рыбу прямо на борту, складывая ее слоями и пересыпая солью для сохранности. Сушить рыбу начинали только по возвращении в родной порт. Не имея источников соли на месте, английские рыбаки, прибывавшие на Ньюфаундленд целыми флотами из западных портов Девона, Дорсета, Сомерсета и Корнуолла, выходили в море весной и доставляли рыбу домой осенью. Чтобы подольше растянуть скудные запасы соли и сохранить улов, рыбаки вымачивали рыбу в легком солевом растворе, промывали ее и сушили на деревянных рамах на берегу. Поэтому рыбу чаще всего ловили в прибрежных водах, куда треска заходила лишь в определенные периоды в процессе миграции. На небольших лодках улов каждый день доставляли на Ньюфаундленд. На рубеже XVII века английские капитаны писали, что в излюбленных местах у берега косяки трески «были настолько плотными, что гребная лодка с трудом добиралась до берега – невозможно было грести». Некоторые даже утверждали, что по таким косякам можно было ходить! Во время моего короткого рыбацкого опыта я однажды видел сеть с треской, вытянутую из Северного моря. Рыбы в ней было столько, что рыбаки с двух траулеров могли спокойно перейти с одного судна на другое прямо по рыбе.

Высушенную рыбу грузили на корабли и отправляли в Англию. Каждый год часть экипажа оставалась зимовать на острове. Они следили за состоянием коптилен и сушилен и защищали хрупкий английский аванпост Англии в добыче трески, приносившей весьма существенный доход. Подобные поселения существовали в весьма суровых условиях. Неудивительно, что оставшиеся на берегу использовали собак не только для охоты, добычи пропитания и охраны, но и просто для общения.

В 1992 году был объявлен мораторий на вылов трески. Это решение оказало пагубное влияние на регион. Канадское правительство запретило ловить северную треску – а ведь на протяжении почти 500 лет именно этот промысел определял жизнь населения Атлантической Канады. Биомасса трески сократилась до одного процента от прежнего уровня. Рыба оказалась на грани полного исчезновения. Совершенствование технологии рыболовства и появление траулеров резко сократило рыбные запасы региона. Канадское правительство проявило истинную смелость и решимость, но местному населению это решение принесло огромные тяготы и лишения. В мгновение ока более 35 000 рыбаков из 400 поселений остались без работы.

Некоторые поселения так и не восстановились. Влияние моратория ощущается здесь и сегодня. Тоска и безысходность окутали этот регион, как туман с Атлантики. Огромное здание музея, возвышающееся над Сент‑Джонсом, как уродливый нарыв, очень символично – оно напоминает гигантский рыбоперерабатывающий завод. В музее собраны рыболовные снасти и лодки. Здесь можно увидеть фотографии рыбаков за выловом, переработкой и засолкой трески, снимки огромных груд рыбы. Эти ностальгические фотографии напоминают о временах, когда треска правила бал, а рыбаки процветали.

К 20‑м годам XVII века небольшие деревушки на побережье Ньюфаундленда стали домом для рыбаков и их корабельных собак – преимущественно из Англии, но также из Португалии, Испании, Франции и Страны Басков. Они соперничали друг с другом за лучшие места ловли, и каждый стремился отстоять свои права на рыболовство.

* * *

В Англии «собака Сент‑Джонса» или «малый ньюфаундлер» впервые появилась в конце XVIII века. Собак привозили с другого берега Атлантики на кораблях, доставлявших драгоценный груз сушеной и соленой трески.

В 1785 году Роберт Бернс в стихотворении «Две собаки» описывает такую собаку: «И шерсть и уши выдавали, Что был шотландцем он едва ли, А привезен издалека, Из мест, где ловится треска» (Пер. С. Маршака). Может быть, это и был верный и преданный лабрадор?

В 1814 году известный охотник полковник Питер наблюдал лабрадоров за работой на рыболовецких судах на Ньюфаундленде. Он назвал этих собак «собаками Сент‑Джонса с Ньюфаундленда». Его дневник стал первой публикацией, посвященной этой породе. Он описывает лабрадоров так:

«Эти собаки подходят для любого вида охоты. Обычно они бывают черными, по размеру не крупнее пойнтера, с крепкими лапами, короткой гладкой шерстью. Хвост этих собак не настолько загнут, как у других [Хокер имеет в виду ньюфаундлендов, обладающих густой, длинной шерстью и загнутым на спину хвостом]. Это очень живая и активная собака, которая любит бегать, плавать и драться… Собак Сент‑Джонса на родном их побережье используют рыбаки. Собаки обладают великолепным чутьем. Они способны различать… почти неуловимые запахи. В поисках любой раненой дичи им нет равных среди собак. Эта собака просто незаменима при охоте на водоплавающую дичь».

Через восемь лет, в 1822 году, путешественник Уильям Эппс Кормак, имевший шотландско‑канадские корни и родившийся в Сент‑Джонсе, пешком пересек Ньюфаундленд. Он был первым европейцем, исследовавшим внутренние районы острова. Во время этой экспедиции он заметил небольших водяных собак. В дневнике он писал:

«Они великолепно натренированы приносить водоплавающую дичь и полезны во многих других областях. Предпочтение отдается гладкошерстным и короткошерстным собакам, потому что в морозы длинная шерсть собаки, вылезшей из воды, сразу же покрывается льдом».

Самое раннее изображение водяной собаки Сент‑Джонса, принадлежавшей мистеру Олсопу, можно увидеть на холсте известного художника‑анималиста Эдвина Ландсира в 1822 году. Изначально картина называлась «Бдительный страж», потом была переименована – «Кора, сука лабрадора». Хозяин заказал портрет своего любимого питомца: черная собака с белыми лапами и грудью лежит во дворе конюшни или каретного сарая, на заднем плане конюхи работают с лошадьми, и, что интересно, поблизости нет никакой воды. (Одно из первых изображений палевой собаки хранится в музее Боуз в замке Барнард, графство Дарем, – это портрет миссис Джозефины Боуз, написанный в конце 40‑х годов XIX века. У ног женщины лежит палевая собака по кличке Бернардина.) Судя по всему, именно в это время первые «лабрадоры» совершили переход с моря на сушу. Этих собак, которых в портах и гаванях Запада высоко ценили за их рабочие качества, приобретали для использования на земле.

На Лабрадоре и Ньюфаундленде я увидел на удивление мало собак, хотя именно эти земли подарили нам две породы мирового класса. Пока я бродил по небольшим рыбацким портам, мне попалась на глаза лишь одна пастушья колли. Поскольку найти тезок региона мне так и не удалось, я решил познакомиться с двумя живыми талисманами этой провинции. Лабрадор Гас и ньюфаундленд Феликс работают на государство. Их задача – приветствовать туристов, прибывающих в этот отдаленный уголок Канады (преимущественно на круизных лайнерах).