— Ты что, шутишь? С такими родителями, как у тебя, и не знать, что такое птифур? Это маленькие пирожные, которые я последний раз ела, наверное, когда меня выводили в свет.

— А вас что, выводили в свет?

— Что, разве я не похожа на даму из общества?

— Да нет, я хотела сказать… — начинает Анна, но Элизабет перебивает ее:

— Я шучу, не смущайся. Этот выход в свет был сплошным кошмаром. Все происходило в каком-то музее: наши отцы вели нас по ковровой дорожке к старикашке-аристократу, перед которым мы должны были делать реверанс. Мне постоянно казалось, что я споткнусь или сделаю что-то не так. Меня тошнило от всего этого.

— Вас родители заставили туда пойти?

— Маме было, в общем-то, все равно, но папу очень беспокоило наше социальное положение. Он придавал этому особое значение. А ты же знаешь, какой у твоего дедушки был крутой характер, верно?

Элизабет специально так беззаботно болтает, думает Анна, и пытается разнюхать, что у нее, Анны, творится на душе.

— Но мне, наверное, не стоит винить во всех своих бедах родителей, — продолжает Элизабет. — Я сама все усложнила тем, что была слишком застенчивой. Когда я вспоминаю себя студенткой, то думаю: «Боже, сколько времени потрачено попусту!»

— А чего вы стеснялись?

— Да всего. Например, того, как я выглядела. Какой тупой была. Вот твой отец, тот сначала учился в Пенсильванском университете, потом в Йельском, а я тянула резину в Темпле[2]. Но потом я решила стать медсестрой, устроилась на работу и встретила Даррака. Он у меня мужчина хоть куда. Кстати, ты Рори видишь?

— Он за теми двумя девочками.

Анна показывает пальцем, куда следует смотреть. Вся территория вокруг бассейна залита цементом; создается такое впечатление, будто бассейн устроен прямо посреди тротуара. А в клубе, куда ходят ее родители, весь бассейн обложен плиткой; чтобы только попасть туда, нужно заплатить три доллара, а в баре нельзя выписывать чеки, можно рассчитываться только наличными. Полотенца нужно приносить с собой. Здесь же все кажется каким-то грязноватым. И хотя сегодняшний вечер выдался душным, Анна не жалеет, что соврала насчет купальника.

— А как вы познакомились с Дарраком? — спрашивает она.

— Ты не знаешь этой истории? О, я думаю, тебе она понравится. Я жила в доме со своими чокнутыми друзьями. Один парень называл себя Панда, он делал украшения из цветного стекла, разъезжал по всей стране и продавал их на автостоянках на концертах. Я первый раз устроилась на работу, и среди моих пациентов оказался этот странный мужчина, который втюрился в меня. У него был рак поджелудочной железы, и, когда несчастный умер, оказалось, что он завещал мне приличную сумму денег. По-моему, там было что-то около пяти тысяч долларов, по сегодняшним деньгам примерно восемь тысяч. Поначалу я не думала, что действительно смогу получить их. Мне казалось, что обязательно объявится какой-нибудь дальний родственник, но, пока адвокаты рассматривали дело, родственников не нашлось, и я вскоре получила деньги.

— Здорово! — восклицает Анна.

— Если бы я была такой же умной, как твой отец, я бы догадалась положить их в банк. Но вместо этого я часть денег пожертвовала благотворительному обществу по борьбе с раком (мне тогда казалось, что я не заслужила этих денег), а на остальные устроила вечеринку. Мне даже трудно найти слова, чтобы передать, насколько нехарактерным для меня был этот поступок. Я всегда была такой застенчивой, неуверенной в себе, но тогда я подумала: «Хватит, сколько можно!» — и пригласила всех, кого знала, а мои соседи по комнате позвали всех, кого знали они. Дело было в августе. Мы наняли оркестр, который играл во дворе, зажгли факелы. Еды было тонны, пива — хоть залейся. Поприходили сотни людей; все танцевали, веселились — в общем, вечеринка получилась что надо. Тогда же с друзьями к нам зашел и высокий худощавый парень из Ирландии. Более сексуального мужчины мне встречать не приходилось. Этот ирландец сказал мне: «Ты, наверное, Рейчел?» Я ответила: «Какая еще Рейчел?», а он говорит: «Ну, та Рейчел, которая устроила эту вечеринку». Оказалось, что они с другом (это был Митч Хефри, он стал крестным отцом Рори) ошиблись и зашли не на ту вечеринку. Их ждали на другой улице, но они услышали музыку и забрели к нам, не проверив адрес. Через три месяца Даррак и я поженились.

— И с тех пор живете счастливо.

— Ну, я не хочу сказать, что то, что мы сделали, можно назвать хорошо обдуманным поступком. С женитьбой мы явно поторопились, но нам повезло. К тому же мы ведь не были незрелыми юнцами: мне тогда уже исполнилось двадцать семь лет, а Дарраку — тридцать два.

— Джулии Робертс двадцать три.

— Господи! Она еще совсем ребенок.

— Она всего лишь на четыре года младше, чем вам тогда было! — говорит Анна.

Понятно же, что в двадцать три года человек уже совсем не ребенок: в этом возрасте обычно заканчивают учебу в колледже (Джулия Робертс, вообще-то, его так и не закончила, потому что в семнадцать лет, сразу после окончания школы, она уехала из Смирны в Голливуд), получают работу, может быть, приобретают машину, имеют право употреблять алкогольные напитки и жить отдельно от родителей.

— Ой! — восклицает вдруг Элизабет. — Смотри, кто к нам пришел!

У шезлонга Элизабет стоит Рори, он дрожит, а за посиневшими губами стучат от холода зубы. Его узкие плечи опущены, на бледной груди видны два желто-оранжевых соска величиной с мелкую монетку. Элизабет заворачивает его в полотенце и сажает рядом с собой в шезлонг. Когда Анна видит, что сейчас начнутся обычные поцелуи и объятия, она встает. Все, как всегда, проходит очень мило, только на людях чуть-чуть более сдержанно.

— Я, пожалуй, вернусь в дом, — говорит она. — Мне нужно позвонить сестре.

— Не хочешь подождать? — спрашивает Элизабет. — Я бы тебя подбросила. Мы тоже скоро уходим.

Анна качает головой.

— Нет, я разомнусь немного.

Так вот что такое выходить замуж! Найти по меньшей мере одного мужчину, который влюбляется в тебя, и ты становишься единственной, кого он любит больше всего на свете. Но что нужно сделать, чтобы мужчина тебя так полюбил? Он добивается тебя или ты добиваешься его? Свадьба Джулии Робертс будет проходить в павильоне помер четырнадцать кинокомпании «Двадцатый век Фокс». Он уже украшен в виде райского сада.

Когда Анна пытается дозвониться сестре в Филадельфию, трубку снимает ее двоюродная сестра Фиг. Фиг ровно столько же лет, сколько и Анне, и в школе они учатся в одном классе. Большую часть своей жизни они провели вместе, но это совсем не означает, что у них дружеские отношения, — скорее наоборот.

— Эллисон нет дома, — говорит Фиг. — Перезвони через час.

— Ты можешь ей кое-что передать?

— Я сейчас ухожу в магазин — у меня встреча с Тиной Черчис. Мне пойдет, если я вставлю в ухо две сережки?