Он добрался до Москвы ночным поездом, чтобы успеть на Киевский вокзал к восьмичасовой электричке. «Вот еще возьму и курсовую про это напишу, назло Анастасии», – думал Сергей, стоя в прокуренном тамбуре и глядя на мелькавшие придорожные кусты сквозь мутное стекло вагонной двери.

Он любил бывать вместе с дедом на даче Полянского, любил слушать их разговоры о литературных новостях, недоумевал, когда Митрич вдруг замолкал, стоило деду заговорить о двадцатых годах или об общих знакомых, которых давно уже не было в живых. Сам Сергей в их беседах участия почти не принимал. Считал себя не вправе вмешиваться в разговор двух корифеев советской литературы, у одного из которых только что вышло собрание сочинений, а у другого были напечатаны всего несколько тоненьких книжек, потому что в прежние времена он на восемь лет забросил литературу и сменил писательство на работу в отдаленном леспромхозе, да и в нынешние времена не был дорогим гостем в редакциях толстых журналов. Пока дед разговаривал с Полянским, Сергей рассматривал книжные полки, уставленные томами Горького, Фадеева, Алексея Толстого, которые были украшены дарственными надписями с теплыми словами в адрес владельца дачи. Брать книги из библиотеки Полянского ему разрешалось, но, когда он вынимал их из книжных шкафов, хозяин, не прерывая разговора, внимательно следил за ним. Думая, что Митрич беспокоится о сохранности дорогих ему фолиантов, Сергей однажды сказал: «Да вы не волнуйтесь, я аккуратно». Но старик помотал головой, дескать, не в этом дело. А в чем – не сказал.

В этот раз на даче его встретила домработница Клава, служившая в доме Полянских с незапамятных времен. Она сразу же запричитала: «Ой, как вырос-то, как возмужал-то! И не узнать! А как на Пал Егорыча-то похож! Проходи-проходи, миленький!»

Сняв кеды на веранде и почему-то стараясь не шуметь, Сергей чуть ли не на цыпочках прошел в гостиную, где в кресле-каталке, укрыв колени клетчатым пледом, сидел патриарх советской прозы. Его некогда густая черная шевелюра была теперь совсем белой и заметно поредевшей, голова немного клонилась набок, на самом конце огромного крючковатого носа сверкали толстые цилиндрические очки, правая рука, в которой он держал какой-то листок, заметно дрожала, левая безжизненно покоилась на колене.

– Здравствуйте, Семен Дмитриевич! – хрипло проговорил Сергей. Горло перехватило, видимо, оттого, что он впервые сам, без деда, заговорил с Митричем.

Тот поднял глаза на гостя, как-то по-гусиному вытянул шею и, сощурившись, уставился на него поверх очков.

– Здравствуйте, это я, Сергей, Павла Егоровича внук, – все еще запинаясь и сглатывая слюну, сказал молодой человек.

– Чей внук? – почти шепотом спросил Митрич, поворачивая голову так, чтобы оказаться ухом к вошедшему.

– Павла Егоровича, – уже уверенно и громко повторил Сергей.

– Ах, Паши… – рассеянно пробормотал писатель.

– Мы с вами в последний раз на похоронах деда виделись. Вот, решил навестить. Простите, что раньше не приезжал.

– Да-да, на похоронах… – по-прежнему глядя в сторону, сказал Митрич, и Сергей не мог понять, говорит ли старик с ним или сам с собой.

– Я вот вам гостинцев привез, – сказал Сергей, доставая из рюкзака предусмотрительно купленные апельсины, яблоки и конфеты. Он понимал, что нельзя явиться в этот дом с пустыми руками, но, честно говоря, не знал, что именно преподнести старому человеку, которого не видел несколько лет, поэтому купил то, что обычно носил родным в больницу.

Митрич повернул наконец голову и неожиданно бодро, хотя по-прежнему почти шепотом, сказал:

– Решил побаловать старика? Правильно. И что приехал – правильно. А то уж никто не ездит. Думают, помер старик Полянский. А я, как видишь, отчасти жив.

Сергей хотел сказать что-нибудь бодрое, вроде «Да вы еще всех нас переживете», но, глядя на беспомощную фигуру, понял, что это прозвучит крайне неубедительно, и потому лишь улыбнулся в ответ.

– Только помирать надо было раньше, – продолжал Полянский, – чтобы и от Литфонда венок, и от Союза, и чтоб секретари что-нибудь пробубнили, хоть по бумажке. А то говорить-то совсем не умеют. Только писать. – Тут старик задумался, помолчал и добавил: – Да и писать не умеют. А Паша умел… А теперь помрешь, так и не узнают.

– А вы не помирайте, – уже немного придя в себя и подхватывая иронический тон Митрича, сказал Сергей.

– Вот-вот! Теперь надо до ста лет дожить. Будут к столетию статью в «Литературке» писать, напишут: родился Семен Полянский в 1902 году, а умер… А когда же он умер?! Ну, начнут звонить… А я и не умер! Вот конфуз-то! Придется же торжественное собрание устраивать, а у них и в бюджете такой строки нет! И дарить чего-то надо, а что дарить на столетие? Портсигар неудобно, а венок вроде рано… Ох, забегают!

Сергей заметил, как ожили глаза на потускневшем лице, как заискрились они в самых уголках, как на бледных щеках начал появляться слабый румянец, точь-в-точь как при разговорах с дедом.

– На могиле у деда бываешь? – неожиданно серьезно спросил Полянский.

– Бываю, – ответил Сергей, и это было правдой. Несмотря на свою суматошную студенческую жизнь и бесчисленные, хоть и скоротечные романы, на кладбище он бывал часто. Как-то до сих пор не мог смириться с тем, что деда уже нет. Хотя дед был как будто из другой эпохи, только в нем Сергей чувствовал по-настоящему родную душу, правда, не понимал почему.

– Эх, Паша-Паша, – Митрич сокрушенно покачал головой, – вот кому надо было до ста лет жить! Может, хоть тогда бы поняли…

Он не договорил, потянулся к столу, взял одно из привезенных Сергеем яблок и стал катать его по колену правой рукой.

– Ну, а ты что, тоже пишешь? – Он посмотрел на Сергея, как тому показалось, с едва уловимой усмешкой.

– Ну… я пока учусь…

– И чему же?

– Филологии, – с гордостью ответил Сергей, полагая, что старику будет приятно узнать, что молодое поколение готово, так сказать, подхватить знамя…

– А тебе-то это зачем? Лучше делу бы какому-нибудь обучился.

– Ну, как зачем? – растерялся Сергей. – Вы-то ведь тоже…

– Милый мой! – воскликнул Митрич. – Мы-то! Мыто филологию еще при ее жизни застали. Хотя и слова-то такого не было. Как же ее, бедненькую, тогда называли-то? Изящная словесность, кажется…

– А мы теперь уже вашу словесность изучаем…

– Да-да… Тут как-то ко мне приезжала одна барышня. Курсовую, говорит, пишу. «Руководящая роль партии в деле социалистического строительства в прозе Семена Полянского 30-х годов»… Или что-то в этом духе. А у самой юбка такая короткая, что тут и про партию, и про дело строительства забудешь.

– Я вот тоже насчет курсовой… – робко начал Сергей.

– А я думал, про меня только барышни пишут, – усмехнулся Митрич.

– Да я… собственно… – Сергей споткнулся, – не про вас…

– Ну, слава богу!