— Да и пора уже покончить с этой убийственной скукой, — продолжал Феликс Петрович. — Здесь в Петербурге от скуки человек может заржаветь. Каждый день одно и то же. Довольно! Днем в министерстве переливаем из пустого в порожнее, а вечером делаем то же самое в окружении блестящего общества. Все! И прощайте! Как уже сказал, еду на войну! Если хотите знать — не только военные, но и дипломаты кормятся от войны. Если бы не было войн, то и наше министерство не понадобилось бы. Боже упаси! Как тогда закричат военные: а как же воинская честь, слава отечества…

Пушкин звонко рассмеялся. Ободренный этим, Феликс Петрович продолжил:

— А сейчас мы, дипломаты, устроили военным золотое времечко: навоюйтесь от души, покройтесь славой аж до некуда. А потом что будет? А потом мы, дипломаты, заключим блестящий мир. Позвольте же, милые поэты, оставить вас.

Наконец, уверив приятелей, что будет регулярно писать письма с фронта, он попрощался и отбыл.

И еще с одним человеком попрощался Феликс Петрович, память о встрече с которым он хранил глубоко в сердце. Сирена — так он называл одну из красивейших женщин столицы — подарила ему обаятельную улыбку, а в ее загадочных зеленых глазах он прочитал не только интерес и расположение, но и кое-что другое, о чем он и не смел надеяться. Феликс был безумно влюблен в супругу генерала А. Б., который также отправлялся на фронт. Умело скрывая свои чувства, он прогуливался с ней под руку на последнем приеме у графа Билибина в его великолепном доме на берегу Финского залива.

Так что Феликс был наисчастливейшим человеком на свете — но так ведь и само имя Феликс означает счастливчик.

Наконец для молодого дипломата-стажера настал долгожданный день. Ранним утром в новенькой необмятой походной форме он уселся в повозку, управляемую старым казаком Иваном Ильиным, и тронулся в путь. Мать и старая няня благословили его словами «да хранит тебя Бог», и нелегко было оторваться от них перед трудным путешествием по разбитым русским дорогам от Петербурга до Одессы.

2

— Нет, сударь, не могу я вам дать лошадей. И ночлега предоставить не могу. Видите, что здесь происходит.

— Но мне необходимо срочно догнать свою часть.

— Понимаю, но не могу. Такие дела.

— Но ведь у вас есть и лошади, и места для ночлега…

— На станции есть военный комендант. Обратитесь к нему.

— Но это ваша обязанность — предоставлять смену лошадей. Для того вас здесь и поставили.

— Вы же не фельдъегерь с особыми поручениями?

— Нет.

— Вот видите? Не фельдъегерь. А я именно для них придерживаю лошадей.

— А комнаты?

— И с теми та же история, сударь. Проезжают полковники, генералы…

Феликс Петрович слушал этот нервозный разговор сначала рассеянно, а потом со злорадным удовольствием. Он также прошел через разговор с усатым краснощеким станционным цербером, и не получил ни лошадей, ни комнаты. Этого путника ожидала та же судьба, хотя на внешность тот был настоящим Голиафом.

Феликс Петрович поднялся со стула, чтобы лучше рассмотреть новоприбывшего. То был молодой человек, может быть, его сверстник, но сущий исполин. Огромный плащ еще увеличивал его размеры. И этот Илья Муромец стоял беспомощно перед станционным смотрителем маленького роста, но с громадными — «для авторитета» — усищами. Феликс подошел к великану.

— Нет смысла спорить с этим человеком, сударь. Все равно ничего не выйдет.

— Тогда у коменданта…

Феликс Петрович посоветовал не тратить напрасно время, так как сам уже прошел по этому пути. А так как одному было скучно, он позвал молодого человека к столу, где он сидел, подал руку и представился.

— Антон Антонович не ваш ли отец? — заинтересовался новоприбывший, услышав фамилию Феликса.

— Нет, это мой дядя. Он ожидает меня на следующей станции.

— Меня зовут Андрей Николаевич Муравьев, — в свою очередь представился молодец и усмехнулся добродушно. — Назначен служить в канцелярии вашего дяди.

Два молодых человека сразу же почувствовали взаимную симпатию и сели за стол. Их ожидали манерка вина, куски успевшего зачерстветь хлеба, сало и остатки домашнего пирога.

— Выходит, что нам предстоит и ехать вместе, и работать вместе, — сказал Феликс Петрович и подал манерку своему новому знакомцу. Утолив голод, он решил утолить и любопытство, для чего стал расспрашивать Андрея.

— А какую специальность вы имеете?

— Специальность? Никакой не имею. Готовился к военной службе, хотел стать офицером, — говорил Муравьев, поглощая огромные куски хлеба с салом. — Но из этого ничего не вышло. Началась война, и недоучившиеся офицеры никому не нужны. А после войны и смысла нет становиться офицером. Знаете, меня очень интересуют история и география. Привлекают путешествия… Наконец восток… Сдается мне, что в конце концов я подамся в священники.

«Ну и попутчик попался», — подумал развеселившийся Феликс Петрович. — «Офицер, священник, путешественник… в настоящем член дипломатической миссии при штаб-квартире главнокомандующего. И при всем том настоящий библейский Голиаф. Этот без труда вытащит повозку из грязи».

Под влиянием этой мысли он сказал:

— По нашим дорогам трудно путешествовать. То еще занятие… Последние пятнадцать верст проехали за пятнадцать часов. Верста в час. Повозка постоянно утопает в грязи, а сверху все льет и льет. — Феликс Петрович вздохнул. — Второй день без остановки. Мой Иван только и делает, что отыскивает окрестных мужиков. Соберет десяток, и хоть платим им, но все равно толку мало. Плохо дело, брат, плохо!

— В одном американском журнале я читал про строительство железных дорог, — подхватил Муравьев. — По ним будут двигаться паровозы. А у нас… господи… или глубокая грязь, или огромный слой песка, или непроходимые сугробы.

— Может и позднее, но и здесь появятся такие дороги, — ответил Феликс Петрович. — Какие чудесные люди есть у нас. Огонь! Например, барон Шиллинг. Славный человек! Служит в нашем министерстве. Слышали о нем? — И не дожидаясь ответа, продолжил: — Настоящий изобретатель! В этой войне он будет взрывать крепости с помощью электричества. Наверняка вам, как и мне, собственно, слово «электричество» ни о чем не говорит. Для меня это темный лес, но для барона нет. Скажу вам, я верю в человеческий прогресс, но сейчас нам придется ехать до Одессы на моей повозке по разбитым дорогам.

Со двора донеслись возгласы и ржание лошадей — верные признаки прибытия экипажа с важным начальством. Станционный смотритель вылетел как стрела, и через некоторое время в задымленный и душный зал станции — бывшего постоялого двора — вошел генерал в сопровождении адъютанта и ординарцев. Смотритель кланялся до земли нахмуренному генералу и бегом побежал по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где предложил генералу отдельную