Но стоило только волнению немного уняться, как Ной вспомнил.Сердце пронзило болью, сильной, острой, жгучей болью, от которой спирает грудь и темнеет в глазах.

Разве возможно такое?

Неужели, все обречены? Все, кто стоит рядом, обречены? Хоар обречена? Ее не родившийся ребенок обречен? Нет, не может такого быть! Он неправильно понял, неверно запомнил, все не так! Не так! Не так!!!

В ответ на сомнения Ной снова услышал Голос. На этот раз Голос был тих и звучал только внутри, словно поднимался из глубины сердца. Но это был тот же самый Голос и говорил Он те же самые слова.

– Я затоплю землю и уничтожу на ней всех, в ком есть дыхание жизни…

Ираду было уже все равно. Раскинув руки в стороны, лежал он лицом вниз, словно намереваясь напоследок обнять свою землю, землю, принадлежавшую еще его деду Малху, землю, обильно политую потом нескольких поколений. Мотыга с отполированным ладонями черенком из тиса, лежала в локте от тела Ирада, справа. Возле мертвого хозяина и мотыга казалась мертвой, уже не надеющейся послужить кому-то.

«Все, кто живет на земле, погибнут…»

Ирад погиб не от воды, а от ножа, торчащего из его спины. Судя по плохо, небрежно оструганной деревянной рукояти, нож был из самых простых, из недорогих. Такой нож можно не забирать с собой, а оставить в трупе. Не жаль такого ножа.

«Но с тобою будет у Меня договор, что Я беру тебя под свое покровительство…»

Дешев нож или дорог, а жизнь отбирает одинаково. И нет никакой разницы, чем ударили человека, таким вот простым оружием или богато отделанным кинжалом из закаленного в трех водах – дождевой, родниковой и колодезной и остуженного в молоке железа. Конец един, а, стало быть, и суть едина. Но лучше, наверное, такая смерть – внезапная, мгновенная (если клинок воткнуть в этом месте, то он непременно пронзит сердце), чем утопление в воде во время потопа.

«Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…»

Четверо мужчин, переглянувшись друг с другом, занялись Ирадом. Нож был извлечен и с отвращением отброшен в сторону. Тело перевернули на спину и закрыли лицо, искаженное гримасой боли куском полотна, оторванного от полы рубахи Ирада. Затем бездыханное тело подняли за руки и за ноги и понесли по направлению к дому. Мотыга Ирада осталась лежать там, где лежала.

«Ты войдешь в ковчег…»

Собирался человек подровнять канавки для воды перед очередным поливом, и встретил свою смерть. Неисповедимы пути всего сущего, неподвластны нашему пониманию.

«Ты войдешь в ковчег…»

– В какой ковчег, отец? – услышал Ной озабоченный голос Шевы. – Зачем мне туда входить?

– Так надо! – ответил Ной и быстрым шагом пошел по направлению к дому.

– А где тот ковчег? – волновалась Шева, спеша за ним. – И далеко ли мы на нем поплывем?

– В новую жизнь, – не оборачиваясь, ответил Ной.

– В новую жизнь? – переспросила Шева. – А что будет со старой жизнью? Я не хотела бы себе другой жизни! Вдруг там не будет моего Иафета?

– Будет! – по-прежнему, не оборачиваясь, чтобы не встречаться взглядом с Шевой, пообещал Ной. – Иафет там будет!

Он готов был сейчас отдать левую руку за то, чтобы невестка больше не задавала вопросов. Видимо, Шева уловила настроение свекра, потому что до своих ворот они шли молча. Или просто ей ничего не было надо, кроме любимого мужа. Иафет там будет – значит, все хорошо.

К воротам они подошли одновременно с Хамом. Ной с недовольством отметил бледность сына и темные круги под его глазами. Все ясно – опять или кутил всю ночь, или утолял свою похоть с какой-нибудь охочей до утех женщиной. А может, делал и то, и другое, оттого и выглядит таким уставшим. Какой из него сегодня работник? Да из него в последнее время вообще работник никудышный, нельзя же без конца путать день с ночью. Вот сейчас заведет свою обычную речь о болях в спине…

– Что-то спину сегодня ломит, отец, – сказал Хам, глядя прямо в глаза Ною.

И еще поясницу рукой потер, хитрец, чтобы отец скорее поверил.

– Куда же ты ходил так рано с больной спиной? – ласково спросил Ной, щурясь на восходящее над оливами солнце.

– К роднику, отец, – не моргнув глазом, соврал Хам, дохнув на Ноя запахом перебродившего сока. – Родниковая вода лечит любые болезни. Так, во всяком случае, утверждает Нуша, и у меня нет причин ей не верить.

Нуша, дочь столяра Лама, полубезумная, еще не очень старая, но уже иссохшая женщина, зарабатывала на жизнь гаданиями. Считалось, что иногда ей удается прозревать будущее. Правда, предсказания ее были настолько туманны и расплывчаты, что толковать их можно было по-всякому. Эмзаре же она когда-то давно, незадолго до рождения Иафета, предсказала, что у нее родится девочка. С тех пор Эмзара отзывалась о Нушиных способностях с иронией. Если бы она сейчас услышала слова Хама, то непременно посоветовала бы ему принимать Нушины слова на веру с великой осторожностью. А потом бы увела в дом, уложила на ложе и стала бы греть в очаге камни. Горячий камень, завернутый в полотно – лучшее лекарство от болей в спине. Но болезнь Хама горячими камнями не вылечить… К сожалению.

– В твоем возрасте надо пить из своегоисточника, – назидательно сказал Ной, сделав ударение на предпоследнем слове. – Достойному человеку незачем бегать по чужим родникам. А еще достойному человеку следует предпочитать воду всем прочим напиткам.

– Даже молоку? – поинтересовался непутевый сын.

– Не время шутить! – оборвал его Ной. – Иди к своим братьям и приведи их ко мне. Есть очень важное дело. А ты, дочка, пока займись делами Эмзары.

Шева кивнула и скользнула в ворота.

– А куда ушла мать? – поинтересовался Хам.

Не дожидаясь ответа, он распахнул перед отцом приоткрытую Шевой створку ворот и отступил на шаг в сторону, дожидаясь, пока тот пройдет. Подобное проявление сыновней почтительности не произвело на Ноя ожидаемого действия, скорее наоборот. Ной не любил ничего чрезмерного и умел отделять притворное от непритворного.

– Убили нашего соседа Ирада, – сухо ответил он, хмуря свои густые брови. – Мать сейчас успокаивает Хоар.

– Кому понадобилось убивать Ирада? – пожал плечами Хам.

Больше он ничего не сказал. Дождался, пока Ной войдет во двор, затворил ворота и отправился на поиски братьев. Сим еще на рассвете повез зерно на мельницу и должен был вот-вот вернуться. Иафет вроде бы собирался с утра окапывать оливы.

«Удивительно, что Иафет не прибежал к месту убийства Ирада, – подумал Ной. – Неужели он не слышал плача Хоар?»

Это действительно было удивительно. Особенно с учетом того, что у Иафета был очень тонкий слух. Каждый из сыновей Ноя и Эмзары отличался от остальных каким-то особенно развитым чувством. Сим – зрением, Хам – обонянием, а Иафет – слухом. Удивительно, даже странно, что Иафет не слышал, как плакала Хоар. Если бы услышал, то непременно прибежал узнать, в чем дело, ведь сердце у Иафета доброе, отзывчивое. Странно, странно.