— Почему? Да потому, что знаю я, какая это стрела! То был татарин, и не простой, а знатный! Нойон или даже ханского рода. И стрела эта не простая, Ванька! Они специально оперенья в какой-либо цвет красят, чтоб на больших охотах легче было отличить, где чья добыча. Понял? Эх, пропала теперь Любашка!

Он опустил голову, глянул ещё раз на покойного и повторил:

— На татар пока на Руси суда нет! Не пришло ещё время. Помоги лучше брата раздеть. Обмыть да обрядить его надо. И забудь всё, что видел, ты мне живой нужен!

На поминальной тризне сидела вся деревня. Иван оказался рядом с Протасием. Тот почернел от свалившегося на семью несчастья. Любаня была его первенцем, и любил он её более остальных трёх девок и сына-малыша. Иван поведал соседу о разговоре с отцом.

— Дядя Протасий! Как считаешь, верно батя судит? Неужто сам князь не найдёт на татар укорота?

— Нашёл бы — давно б дань поганым с Руси не платил! Нет, князь мне теперь не подмога! Сам буду дочь искать. Баешь, четверо их было?

Кровь ударила в слегка захмелевшую от ковша медовухи голову Ивана. Он жарко выдохнул:

— Трое смотрели, один бил и дочь вашу воровал. Вот те крест!! А как вы хотите искать её, дядя Протасий?

Мужик машинально захватил бороду в кулак.

— Не знаю! Но не отступлюсь! Клянусь Богородицей, не отступлюсь!!

Глаза Ивана загорелись.

— Ой, дядечко! А можно и мне с вами? Только отцу не говорите, а то осерчает.

— Тут не отца, тут здесь слушать надо! — стукнул кулаком по левой стороне груди Протасий. — Потому я тебе не советчик. Поступай, как совесть велит. А от такого помощника, коли порешишь со мной идти, грех отказываться.

Видимо, Фёдор почуял неладное. Или даже отдельные фразы долетели до его уха. Он перехватил взгляд сына и тяжко постучал кулаком по столешнице. Глаза говорили лучше любых слов.

На следующее утро Иван узнал от соседей, что Протасий уплыл в Тверь. Уплыл… и пропал. Лишь через две недели узнали крестьяне о его судьбе. Весть привез немолодой ратник из дружины боярина Кобылы.

Он нашёл Ивана и, оставшись наедине, протянул ему маленький свёрточек:

— Держи! Друзяк мой, Прохор, просил тебе лично передать.

— Протасий?! Где он?

— Теперь уж, поди, с Господом беседует. Осьмой день как скончался.

— Как… скончался?

— Да так! У меня на руках. Утром вышел из города, а к обеду на татарском коне кой-как доскакал. И три стрелы в спине привёз. Чёрные стрелы, длинные. Наши таких не делают. Вскоре следом десяток этих нехристей примчались, да уж не успели живым его захватить, чтоб ещё поизмываться.

Иван развернул тряпицу. В руке блеснул уже знакомый маленький серебряный крестик. Горло вновь перехватило.

— Ничего на словах не поведал?

Дружинник строго глянул на молодого парня.

— Он хрипел уже, когда с коня свалился. Просил передать крест соседу Ивану. Просил сказать, что дочь его жива. И что он чего-то сделать не успел. Это всё. Мы ведь в детстве друзяки с ним были, оба родом из-под Кашина. Только меня боярин на службу призвал, а Прохор, оженившись, сюда подался. Вот ведь как дружба наша закончилась, Иваша! Детей хоть много у него осталось?

— Трое. Или четверо, если Любаня на самом деле ещё…

Он не договорил, но дружинник всё понял. Насупился.

— Погоди. Дай срок! Всё им зачтётся. Ты это… скажи всё женке его сам! Найдут меня, покажу, где могилка его. Грикшей меня кличут. В младшей дружине у Кобылы я. Некогда боле, вертаться надо мне. До вечера лишь у десятника отпросился…

Он тиснул руку окаменевшего юноши, не опираясь о стремя, взлетел в седло и зарысил прочь. Иван глядел вслед, и в накрепко зажатом кулаке маленький крестик жёг ладонь неистовым жаром.

«Врёте, сволочи, врёте! Есть на вас суд Божий! Не всё нашей лишь кровушке литься!!»

Через три дня, в день Илии, стоя на коленях в деревянной сельской церквушке, он дал перед распятием обет, что будет мстить убийцам брата и искать дочь Протасия до последних дней своих.

Но первые шаги в поиске убийц Андрюхи были безрезультатны. Под предлогом продажи нескольких лосиных и медвежьей шкур Иван отпросился у отца и уплыл в Тверь. Сдав товар, потратил несколько часов, чтобы отыскать Грикшу, поведал ему о своей печали, попросил помочь найти воев, что стояли в день убийства на воротах и могли видеть поздно въезжавших татар. И к своему великому сожалению выяснил, что в главном граде княжества татар было более двух сотен. И что в летнее время они предпочитали небольшой дворец и десяток изб в пригороде проживанию за крепостной стеной.

Он съездил с Грикшей к летней резиденции баскака, но и там ничего полезного не узнал. Стража была неразговорчива, да и поглядывала на бедного селянина таким взглядом, что того и гляди накинет постоянно притороченный у седла аркан и утащит в полон. Правда, новый знакомый успокоил по этому поводу обитателя чащоб:

— Здесь да со мной их шибко-то не боись. У великого князя Михайлы с ихним Тохтой дружба сейчас крепкая. Михайла Тохте нужен, тот на юг поход задумал. Без наших полков русских туго ему там придётся. Брат мой ходил уж однажды. Посему опасаются они на виду шкодничать, могут и на преломление хребта нарваться. Да и баскак ихний хан Менгу с Михайлой дружен, пустой ссоры не ищет.

— Так, может, князю грамотку и подать, чтоб рассудил по совести и покарал виновного?

Грикша с сожалением посмотрел на юношу.

— А про кого отписывать станешь? А? Наговор на людей посла — это тоже не мёд! В лучшем случае кнута спробуешь за клевету. Понял? Ну, то-то, паря! Я бы забыл на твоём месте. Забыл и простил. Бог ведь так нас учит?! Он же им и воздаст, каждому по заслуге.

— А если бог у них другой? Если они месяцу своему кланяются?

На этот вопрос Грикша не нашёл что ответить. О том, что ислам тягучей паутиной уже обволакивает Орду и что в ней были как монголы старой веры, так и несторианцы, и мусульмане, он знал от своего боярина, не раз бывавшего с великим князем в главной ставке хана.

Отец Фёдор про все эти поиски и разговоры сына ничего не узнал.

Прошёл месяц. Боль утраты и злость потихоньку затихли в молодой душе. Нет, Иван не простил неизвестных, он ещё раз сходил к местному священнику и горячо помолился о том, чтобы Господь помог ему узнать хотя бы имена убийц. И молитва в конце концов долетела до небес и была услышана!

В конце сентября, вооружившись своим тугим луком и забросив за спину полный колчан стрел, Иван ушёл к устью Тьмы. Осенний перелёт шёл вовсю, утки, гуси, цапли, лебеди, журавли тянулись на юг плотными косяками, охотно останавливаясь на днёвку, а то и на длительную жировку в болотистых местах и на покрытых горбатыми кочками заболоченных лугах. Поэтому при впадении речушки в Волгу в эти дни денно и нощно стоял птичий неумолкаемый ор и говор.