Найдя тропинку, по которой незваный гость выходил из чащи на овсы, Иван опустил указательный палец вниз:

— Вот тут мы с ним этой ночью и поздороваемся! Айда домой, поснедаем, возьмём рогатины, секиры. Отдохнем немного. И как солнце на верхушки сядет — сюда!

— Не вышло бы, как с батей, — тихо вымолвил Андрей. Азарт от предстоящей стычки на лице его явно не просматривался.

Иван гневно повернулся к брату.

— И что? Ты мужик или баба в штанах? А ещё ратиться собрался! Батю рогатина подвела, насадку не проверил как следует. Оттого лохмач его и подмял. Дак мы вдвоем будем, верно? Да и шкодник этот невелик, года три-четыре, не боле. Хотя и такой башку оголит, ежели растеряешься, запросто…

— Может, завтра, Ванюшка? — негромко произнёс Андрей.

— Боишься, так и скажи! — распаляясь все больше и больше, почти выкрикнул Иван. — Я и один пойду! Только как ты потом отцу в глаза посмотришь, Андрюха, а?

Андрей сорвал травинку, надкусил стебелек, впервые на поле поднял глаза на брата:

— Нет. Не боюсь я. Зря ты про это… Только тут такое дело…

Он глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть.

— С Любаней я еще утром договорился, брат! Как солнце сядет, она на покос наш придет. Оговорить нам надо кое-что важное. Нельзя мне её сегодня обмануть, брат!

— Знамо дело, чего в копнах по ночам обговаривают! Смотри, Андрейка, спортишь девку, тебе потом Протасий шею свернет. Не посмотрит, что батя у него в лучших друзяках ходит. Да и отец тож осерчает.

Андрей подался вперед:

— Жена она мне уже, жена!! Третью неделю уже! Невесть как и получилось-то. Словно дурману обпились, так сладко было! Я хочу её за себя перед богом взять, понял? Сегодня обговорим, как отцам в ноги падать будем, чтоб грех наш благословили. Не приду, что подумает? Что обманул я ее, верно? И перед тобой стыдно, и перед ней совестно будет. Давай завтра, брат? Не обожрет же эта тварь все поле и борти остатние?! А?

Иван без усмешки смотрел на Андрея. Его самого за два десятка лет еще ни разу не окатывало волной настоящей любовной страсти. Может быть, потому, что пошел весь в отца, ценил лес, охоту, ратную выучку больше, чем крестьянское дело, посиделки у костра, перегляд озорных девичьих глаз. Брата же он любил настоящей мужской любовью, когда за други своя хоть кровь из носа, хоть зубы на траву! Симпатична ему была и Андреева девчушка, жившая в трех избах от их, федоровской.

— За ночь он тут много дел наделать может! Хотя оно конечно… Мда!.. Ты вот что, Андрюха! Не увидишь девку в деревне, сходи на луг, потолкуй с Любаней. Накоротке, чтоб копны не мять. А потом вертайся сюда, понял? Поможешь мне с него шкуру снять. Отцу ничего не скажем, одного он меня не отпустит. Ага? Темно коли уж будет, выпью кликни, я отзовусь.

Иван ударил брата по плечам тяжелыми ладонями. Тот счастливо улыбнулся, тряхнул в знак согласия русыми кудрями и, не удержавшись, крепко обнял родного человека.

— Уйдём вместе, словно сюда, — скороговоркой вымолвил Андрей. — А я мигом обернусь, обещаю. Любашка умница, она всё поймет. Лишь бы увидеться нам сегодня! А дотолковать можно будет и потом. Лишь бы все по совести было…

Деревушка, откуда близнецы были родом, располагалась на старой росчисти в глубине векового хвойного бора. Восемь низеньких, словно осевших в землю изб прикрывались от снега и дождя бурыми шапками соломенных крыш. Двери встречали входящего тёмными закопченными языками: каменки топились по-чёрному, и едкий дым выходил по-над притолокой, попутно остывая и отдавая своё тепло старому дому. Затянутые бычьими пузырями оконца подслеповато глядели на лесной мир. В вечернем сыром воздухе пахло конским и коровьим навозом, парным молоком и разваренной на скудный крестьянский ужин репой. Возле одной избы на длинных вешалах густо висели полуподвяленные караси.

Отец близняков Фёдор, сам около года назад серьёзно помятый медведем и с тех пор нормально владевший лишь правой рукой, известие сыновей встретил внешне спокойно. Эмоции с трудом читались на его лице: от глубокого шрама на левой щеке оно всегда казалось улыбающимся. Отец встал, лично проверил обе рогатины. Поправил на камне жало одной из них.

— Крупный? — был его единственный вопрос.

— Нет. Пудов семь-восемь, не более.

— Ну, с Богом! Держитесь там один другого. И главное — не робейте. Когда-то все равно вам надо начинать. Потом в серьёзной сече легче придется.

Поужинав варёной репой и хлебом, братья взяли оружие и в начинающихся сумерках вышли из дома. Мать Глафира широко перекрестила их вслед.

Уйдя за околицу, остановились. Андрей сунул в густой мелкий ельник секиру и рогатину.

— Потом заберу. Налегке быстрее до Любани обернусь. Не было ее весь день дома. Девки бают, с обеда по ягоды подалась. Теперь ждёт уж, поди. Не сомневайся, брат, догоню вскорости, вот те крест!

Он чуть виновато улыбнулся и неслышной поступью человека, привыкшего часто охотиться, быстро зашагал по чуть заметной тропке в глубь бора.

Иван направился в противоположную сторону. Сердце его билось ровно, дыхание было спокойным, взгляд цепко ловил с раннего детства знакомые тропинку, ручей, овражки. Казалось, шёл он не на смертельную, но необходимую забаву, а за белкой, когда острые стрелы в колчане заменяются на тупые, дабы не попортить ценную шкурку, столь охотно принимаемую сборщиками ненавистной ордынской дани. «По беличьему хвосту с дыма…» Живший бортничеством и охотничьим промыслом Иван уже который год выручал луком и тупыми стрелами все восемь семей, поселившихся в деревне в версте от устья впадающей в Волгу Тьмы. Как и те, в свою очередь, выручали хлебом всех Фёдоровых, когда кормилец призывался на рать или не мог из-за увечья засеять свои поля. Жили кругом, решали все кругом, боролись и спасались всей деревней. Ибо в одиночку в тех заповедных чащах в кризисное для Руси время начала четырнадцатого века от Рождества Христова они бы просто не выжили!

Он неспешно дошёл до найденной днём медвежьей тропинки. Огляделся, облюбовал для засидки густые заросли ольшаника. Если ветер к ночи не переменится, то идущий на кормежку зверь раньше времени запаха охотника не учует. А свой донесет заранее до чутких ноздрей.

Нарвав травы, Иван присел. Рогатина на земле под левой рукой, секира заткнута за пояс под правой. Оставалось только ждать. Сначала брата, потом бурого озорника. Если последний в эту ночь вообще вознамерится выходить на овсы.

С недалекого болота потянул туман. Все вокруг в наступившей темноте сделалось неясно-зыбким. Недалёкий выворотень сосны стал казаться чудищем, воздевшим свои многочисленные лапы-корневища. Лёгкий ветерок прогнал ещё несколько белёсых волн. Теперь показалось, что это русалки, играясь, пробежали неслышной вереницей. А может, это действительно были они? Может, это водяной послал их поиграть с человеком, пощекотать его, приласкать, да и заманить в бездонные хляби?..