на вестника. Тот притаился за поворотом лестничного марша. Илья встал, не доходя положенных пят ступеней. Вестник, сильно прищурившись, протянул:

— Умный, да? Давай шевелись. Отстаешь!

Совсем дико. И странно. Один — добрый, другой — злой. Зачем? Илья внутренне подобрался, мало ли какие изыски местного правосудия ожидают впереди.

Шесть пролетов — третий этаж. Провожатый пропустил Илью в просторный, сводчатый зал без окон, углы которого тонули в густой тени. Толстая решетка делила помещение надвое. Илье предстояло пройти в узкую низенькую дверцу. Пролез, сложившись почти пополам. Интересно, такая дверь — разумная предосторожность или издевательство? Пока размышлял, за спиной лязгнуло — заперли проявленца. Провожатый ушел куда-то и факел унес. Ни черта не разглядеть. Ясно только что за решеткой он не один. Лихорадочно блеснули из угла чьи-то глаза. Человек /если то человек/полулежал, привалившись к стене. Илья отвернулся и замер, напрягая слух. В углу затаились. Стрессовый мысленный сумбур начал отпускать. Сознание переключилось на текущие проблемы. За спиной незнамо кто, а значит, вам, Илья Николаевич, не о чудовищных физических аберрациях надобно думать, не о провалах пространственно-временного континуума — хрен с ним с мирозданием, вывернувшимся наизнанку — а надобно вам быти начеку, чтобы никто сзади не подкрался и не саданул по затылку. Город Дит все-таки.

Решетка, как в американских фильмах. По сю сторону — стражи порядка и прочие положительные герои, по ту — людоед. Можно сказать, провидческая сцена вспомнилась. В том смысле, что у нас по эту сторону — я — нормальный, законопослушный гражданин, по ту — от доброго волшебника, до того же людоеда. Руки сами потянулись к прутьям. Герой вестерна, блин!

— Отойди от решетки на три шага, — велел невидимый баритон из темноты с той стороны. Не зло прозвучало, но с некоторым хамским напором. Илья не шевельнулся.

— Счет знаешь? — тот же голос.

Привыкшие к темноте глаза рассмотрели длинный стол у противоположной стены. Сидели за ним трое. Трибунал? Тройка, особое совещание? Не иначе генетическая память подтолкнула к совсем ненужному сейчас, иррациональному упрямству. Просто, от нежелания уступать чужому давлению.

— Молчание карается наказанием от общественных до очистных, — солидно пробасил другой голос. Его обладатель сидел справа от председателя Трибунала.

— Ты счет знаешь? — повторил свой вопрос председатель.

— Знаю.

Нечего ерепениться, — одернул себя Илья. В чужом монастыре…

Голоса забубнили, до Ильи доносились только обрывки слов, но через некоторое время о нем вспомнили.

— Отвечай: не разговаривал ли ты, не лобызался ли…  и другие контакты…  — читал по бумажке председатель, — … по дороге от места проявления; не заходил ли в жилища?

— Говорил со стражником, — покладисто ответил Илья.

— С ним — можно, — объявил бас.

— Имеешь ли болезни, увечья, недостачу руки или ноги? Имеешь ли при себе оружие?

— Нет.

— Отвечай по пунктам!

— Нет. Нет. Нет.

— Непочтение к трибуналу карается наказанием от общественных до очистных, — на всякий случай предупредил председатель.

— Позволю напомнить, коллега, — влез из темноты слева визгливый голос, — Я неоднократно вносил предложение, заменить очистные работы отправкой в отряды.

— Тебе дай волю, всю слободу за Кукуй загонишь, — отозвался председатель.

— Избавьте меня от вашей архаики! Кукуй!

Перебранка, на некоторое время отвлекла от допроса, но, в конце концов, выдохлась. Из темноты прохрипел бас:

— Уразумел, проявленец?

— Нет, — честно признался Илья.

— Ладно, потом растолкуем. Обзовись.

— Вам как, с должностью, титулами, званиями или имени достаточно?

— Ишь ты, с титулом! — несколько оживился и даже чуть помягчал голос председателя, — Титулы у нас не обязательны. Но упомянуть, стоит.

— Протестую! — влез левый заседатель. — Титулы были отменены к употреблению декретом народных комиссаров в одна тысяча девятьсот…

— Да уймись, ты! Комиссар недорезанный. Не знаю я никакого совета, и года такого не было! — председателев баритон звенел раздражением.

— Было! Было!

— НЕ БЫЛО!!!

Об Илье опять забыли. Но свару перекрыл бас:

— Прозвание пусть сообщит. ТАМ, — многозначительная пауза, — разберутся.

Спорщики враз притихли.

— Зовут как? — председатель придвинул к себе лист, умакнул перо в чернильницу. Все честь по чести.

— Донкович Илья Николаевич.

— Годов сколько?

— Сорок четыре.

— Что можешь?

— В каком смысле?

— Какой работой владеешь?

— Врач.

— Лекарь, что ли?

— Можно и так.

— Имеешь ли при себе разные инструменты: ножи, пилы, щипцы, корпию? Имеешь ли травы, коренья, и иные лекарские ингредиенты?

На Илью уже некоторое время, против воли и всякого здравого смысла, накатывала истерическая веселость. Кое-как сдерживаясь, он выдавил:

— Имею авторучку, чтобы записать диагноз и назначения.

— Пиши, — прогудел бас, — лекарь из поздних. Ничего не умеет кроме как, слова писать.

Эпохальный, можно сказать, приговор. Или приговор эпохе? Как посмотреть.

— По истечении карантинного срока, предлагаю, направить проявленца санитаром в больничный барак, — визгнуло слева.

— Сколь раз повторять: не барак, а лекарня.

— У нас демократия! Каждый имеет право голоса и право, называть вещи своими именами.

— Своими, а не твоими. Уймись, не то…

— Не имеешь права! Я — должность выборная!

— До-олжность! Вы-ыборная! — передразнил председатель.

— Гражданин Алмазов…  — заикнулся было левый заседатель.

— Вот ему и пожалуюсь. Один ты, что ли, доносы строчить умеешь!

— Недонесение с моей стороны, должно караться по статье.

— Ну — все! Допек! Я те щас и язык твой поганый, и рученьки шаловливые повыдергаю!

— Предлагаю закончить совещанию. — Бас из всех оказался самой цельной натурой. — Вечерять пора.

— Ужинать, — поправил Визгливый.

— Чего? — взревел Бас. В полумраке обозначилось могучее движение. Обладатель внушительного голоса, мало, стол не своротил. И быть бы расправе, но поняв, что таки зарвался, левый заседатель метнулся к выходу. Тьма на миг озарилась дверным проемом. Остальная комиссия покинула зал заседаний чинно и неспешно. В помещении остались только узники-карантинники, да урковатый страж по ту сторону решетки.

Сон навалился сразу и беспросветно. Замотанное, изумленное до помешательства, сознание просто выключилось, милостиво отсекая Илью, от случившейся с ним действительности. Только сполз по стене на корточки и — мрак.

Но и пробуждение наступило мгновенно. Недалеко у стены, в самом углу взахлеб кашляли. В сторону Ильи пополз характерный запашок. И тут же сработал, въевшийся в подкорку, врачебный инстинкт. Еще толком не проснувшись, Донкович разобрался с диагнозом, да что там, и с прогнозом — тоже. Человек в углу умирал.

Кое-как разгибая конечности и нещадно царапая куртку о шершавую стену, Илья встал, прошел три шага, навис у решетки черным, коленчатым богомолом и позвал:

— Эй, кто тут есть!?

— Чего? — бакланишь отозвался гнусаво-заспанный молодой голос.

— Здесь больной. Ему необходима помощь.

— Вот и помоги, — нагло отшили с той стороны.

Вертухаю, разумеется, было начхать на болящего, но уже проснулся и вник — развлечение случилось. Сам врачишка напросился, сам пускай и выпутывается.

Илья бессильно