А потом, во время самой банальной на первый взгляд попойки, Алиса конфисковала стаканы и объявила, что ее достало препарирование тонкой душевной организации их сексуальных партнеров. Тем более что они движутся по кругу, поскольку в конечном счете все это одни и те же проблемы, которые повторяются – независимо от конкретной мужской особи. И выводы, к которым они приходят, фактически сводятся к тому, что да, парень нужен, но так, чтобы он занимал не слишком много пространства. Он обязан уважать их независимость, ибо они современные женщины, но при этом в постели обращаться с ними как со шлюхами. Сделав ставку на их тройственный объединенный разум, Алиса заявила, что пора уже переходить к чему-то более конструктивному. Прекратить потоки занудных слезливых жалоб. Ее идея была по-настоящему революционной: пора заинтересоваться ими самими, девушками. Их поведением, реакциями. Придать хотя бы минимальную стройность противоречивым представлениям наследниц феминизма, согласовать благородные принципы равенства с их собственной повседневной жизнью.

В глазах Стерв сегодняшнее стремление женщин постоянно обвинять во всем мужчин выглядело не более убедительным, чем медийный тренд жалеть мужчин за полную потерю всех ориентиров мужественности. Вместо того чтобы вечно цепляться к мужикам, потому что они не дают женщинам слова в политических дискуссиях, каждой Стерве имеет смысл разглядеть в самой себе нежелание что-либо предпринять, чтобы взять это слово. Неприлично женщине требовать эмансипации от мужчины. Женщины должны взять все в свои руки, чтобы изменить существующий порядок вещей. А это требует постоянной бдительности. Для Стерв очевидно, что сексистские замашки, в которых обвиняют мужчин, первым делом необходимо искоренять у женщин. Все эти скрытые, подспудные автоматизмы – плоды длительной психологической обработки. Но, черт, насколько же труднее (поскольку стыдно) признать, что ты сама ведешь себя как смиренная рабыня, нежели швырнуть в морду мужикам, что все они беспардонные мачо.

После выявления этих автоматизмов, большинство которых основано на желании нравиться мужчинам, можно будет выработать линию поведения, способную им противодействовать. (Автоматизмам, конечно, а не мужчинам; впрочем, Стервы решительно изгоняют из своего арсенала антимужские обобщения типа “все мужики – козлы”). Легко нести знамя феминистских принципов, пока они не мешают повседневной жизни. Однако сказать: “Да, я свободна и сплю, с кем хочу”, – означает, что уже нельзя назвать другую женщину “шлюхой, которая тащит в постель кого попало”. А ведь эта фраза не только позволяет дискредитировать соперницу по вечной женской борьбе за первое место, но и дает возможность заявить мужчине: “Смотри, какая я порядочная, я точно из тех, на ком женятся!”

Ежемесячное собрание Стерв было, таким образом, своего рода встречей в верхах, на которой вносятся уточнения в основополагающий документ, названный ими Хартией Стерв, обсуждаются теоретические вопросы и конкретные практики их применения и даже принимаются новые статьи Хартии. Однако тем вечером, когда Эма пришла в “Бутылку”, не похоже было, чтобы Стервы активно работали. Габриэль сидела за столом в окружении гудящего роя парней.

Там, где появлялась Габриэль, сразу возникали молодые люди. Даже если она не удостаивала их ни словом, рядом с ней всегда находилось с десяток взволнованных членов на изготовку. Увидев Эму, Алиса и Габриэль подошли к краю стойки. Алиса церемонно достала стакан, наполнила его, а потом подтолкнула к Эме, обессиленно взгромоздившейся на табурет. Она знала, что девушки не станут расспрашивать о похоронах, предпочтут дождаться, пока, следуя кодексу поведения друзей, она сама затронет тему. Эма зашла за стойку, пригнулась, чтобы махнуть свою бесплатную порцию, после чего спросила:

– Ну и как? Утвердили новые статьи?

– Не волнуйся, твое присутствие на ратификации обязательно, – ответила Алиса, снова наполняя стакан. – Были только выдвинуты предложения. Я бы добавила в список запретных фраз следующую: “Я мастурбирую, только если у меня слишком долго никого нет”. Можно подумать, мастурбация не более чем слабая замена пенису.

– Погоди. – Эма постучала по стойке, скорчив гримасу, словно это могло понизить градус алкоголя. – У меня есть кое-что похуже: “Я иногда ласкаю себя (потому что девушки не дрочат, они себя ласкают), но только под душем”. Эту фразу я тоже не хочу никогда слышать.

– А еще “Да, у меня есть вибратор Sonia Rykiel!” – добавила Алиса.

Габриэль демонстративно нахмурилась:

– Сразу предупреждаю – это я не поддержу. Она и правда делает очень красивые вибраторы.

– Но послушай, разве тебе не по барабану, красивый он или нет?! Тебе же нужно, чтоб он работал как следует. А все эти эстетические штучки исключительно для того, чтоб не бросалось в глаза, что это ви-братор.

– Проехали, я все равно это не поддержу. Две другие фразы – согласна. Может, стоит добавить в Хартию отдельную статью, посвященную мастурбации. Похоже, у вас обеих в последнее время это навязчивая идея.

Эме всегда было странно слышать подобные слова от Габриэль. В ее устах они звучали совершенно дико. Внешне Габриэль выглядела как Грета Гарбо с фигурой топ-модели. Идеальное лицо, бесконечно длинные ноги, сногсшибательная грудь, сдержанные и в то же время изысканные наряды. Одним словом, она держала марку, причем высокую. Она была прапраправнучкой Габриэль д’Эстре, герцогини де Бофор, от которой унаследовала имя и, судя по всему, внешность. Эма из любопытства специально просмотрела ее портреты – на самом известном из них, множество раз перепечатанном в учебниках литературы в разделе “Блазоны”[2], Габриэль д’Эстре изображена обнаженной, вдвоем с сестрой, которая щиплет ее сосок. У Эмы не было собственного мнения насчет их сходства – на портрете она видела только лицо женщины XVI века, да и, собственно говоря, ей всегда казалось, что на картинах той эпохи все тетки на одно лицо. Подобно своей знаменитой прапрабабке, фаворитке Генриха IV, Габриэль была любовницей политика, говорить о котором отказывалась. От предков-аристократов она унаследовала никогда не покидавшую ее невозмутимость. Полная противоположность Алисе, нервной и агрессивной.

– Предлагаю добавить, специально для меня: “Очень странно звучит, когда Габриэль произносит слово “мастурбация”.

Алиса расхохоталась.

– Ага, точно. Реально странно. Нельзя быть героиней восемнадцатого века и говорить такое.

– Шестнадцатого, дорогуша. 1570–1599. Учитывая это, я не в восторге от ваших вопиющих проявлений женоненавистничества.

– Мадам маркиза чувствуют себя оскорбленными?

Габриэль стукнула кулаком по стойке и притворно хриплым голосом провозгласила:

– Гарсон, а налей-ка мне еще пинту, вместо того чтобы нести галиматью.

Взрыв хохота.

– Уже лет шестьдесят никто не говорит “гарсон”.

– Как, впрочем, и “галиматья”… Слушай, Эма, хочешь, пойдем потом в “Скандал”? Сбросим напряжение на танцполе?