За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов

И почему, скажите, пришла вам в голову такая фантазия, будто вы поняли эту книгу? Не так-то просто ее понять, читая по-вашему.

Вы аллегории разгадали? Язык эзопов расшифровали?

Поулыбались над иносказаниями?

Ну, ежели, по-вашему, это и значит прочитать книгу, так ничего вы не поняли.

Н. В. Гигель

— Чего изволите, господин упырь? — прохладно осведомилась подавальщица.

Кабак был затянут дымом трубок и самокруток, и от голода мутилось в глазах, так что внушительная фигура подавальщицы казалась черной скалой, вынырнувшей из тумана прямо по курсу. Персефоний с трудом отвел взгляд от жилки на ее шее и ответил:

— Бифштекс с кровью. И вина.

— Вина нет, водка есть. Будете?

— Буду, — кивнул упырь.

— С кровью, значится? — неодобрительно переспросила подавальщица и растворилась в тумане.

Несколько минут спустя она появилась вновь и поставила перед упырем заказанное блюдо. Он сглотнул и спросил:

— Послушайте, разве вы не можете просто нацедить мне стакан крови?

Наверное, в его голосе против воли слишком явственно прозвучали просительные нотки.

— Лицензии не имеем, — отрезала подавальщица.

— Мало кто имеет, но во всех кабаках так делают.

— Ну и шли бы во все. Платите и ешьте, господин упырь, а то остынет.

Однако не успел тот приступить к еде, как над плечом склонился вышибала.

— Прощения просим, милостивый государь, — обдавая отнюдь не провоцирующим аппетит запахом изо рта, негромко произнес он. — Надеюсь, вам хватит того, что в тарелке? Потому как ежели не хватит, то в нашем заведении вам делать нечего.

— Не понимаю, о чем вы, — раздраженно бросил упырь.

От вышибалы пахло кровью второй группы. Вернее, пахло от него потом и чесноком, но обострившееся от голода чутье ясно подсказывало: вторая группа, резус-фактор положительный. В детстве болел ветрянкой, но это мелочь, на вкусе не сказывается…

Персефоний взял себя в руки. В рукаве вышибалы наверняка припрятан магический жезл, под завязку набитый запрещенными чарами, способными успокоить любого буяна, угрожающего репутации кабака. Успокоить или даже упокоить — в зависимости от степени буйства…

«О чем я думаю? — спохватился упырь. — Разве в жезле дело или в том, что вокруг полно народу? Просто — нельзя…»

— Не понимаете — объясню, — охотно ответил вышибала. — Мне не трудно, чай не в первый раз приходится объяснять. В последнее время ваша братия кровососущая зачастила по кабакам. Посидят, как вы, пожуют мясца сырого — тоже вот, как вы собираетесь (приятного, кстати, аппетита), а глазами в это время туда-сюда… опять же в точности, как вы. Высмотрят мужичка попьянее или девку подоступнее — и выходят с ними или вслед за ними. А потом загрызают где-нибудь по дороге. Так вот, нехорошо это.

— Уйди, дурак, — бросил Персефоний через плечо и впился зубами в мясо. Бифштекс — слабая замена живой крови, но все-таки поддерживает. — Никого я тут не высматриваю, и твои подозрения оскорбительны…

— Я за это всегда извиниться готов, — улыбнулся вышибала. — Только вы уж тогда, сделайте милость, не смотрите так пристально вон на того человека, ладушки?

Персефоний опустил глаза. Да, он уже и сам поймал себя на том, что рассматривает стремительно напивавшегося мещанина в мятом картузе и с длинным шарфом на шее. Но ведь это, черт возьми, еще ничего не значит! Разве есть закон, запрещающий смотреть по сторонам?

Персефоний выпил рюмку водки для лучшего усвоения и дожевал бифштекс. В глазах прояснилось, и он с тоской посмотрел на предоставленный в его распоряжение штоф. Есть ли на свете более жалкое зрелище, чем пьяный упырь, он не знал, но чувствовал, что ему лучше напиться до бесчувствия. Голод скоро вернется, а этот мещанин, будь он неладен, вот-вот пропьет последний гривенник и пойдет, шатаясь, домой… Один пойдет, потому что друзей у него здесь нет. Пара пропойц поначалу крутилась около, но мещанину и в голову не пришло угостить их. Потом к нему присматривался карманный вор. В обычном состоянии Персефоний не заметил бы этого, но сегодня с ревнивой болезненностью уловил посторонний взгляд, обшаривающий человека, на которого смотрел он сам. Вор глядел на мещанина с презрением. Без труда можно было проследить ход его мыслей: обобрать-то мужичка нетрудно, да овчинка выделки не стоит.

Итак, он пойдет один, и путь его будет неблизкий. Сразу видно, что напивается он редко и вдалеке от дома, чтобы не видели знакомые. Даже здесь он сидел, втянув голову в плечи, старясь казаться еще незаметнее, чем был. Пьяный, один, на окраине города…

В поле зрения опять возник вышибала. Квадратное лицо его казалось равнодушным, но глаза опасно поблескивали, и Персефонию не нужно было гадать, что означало движение руки, которым вышибала отвел полу засаленной куртки. Означало оно, что свой магический жезл он носил не в рукаве, как сначала подумал упырь, а за поясом. Обычно так делают те, кто имеет право на ношение оружия.

Персефоний добродушно улыбнулся вышибале. Он намеревался встать и выйти. Можно сразу направиться куда-нибудь еще, можно просто постоять под звездами… но, конечно, не для того, чтобы дождаться мещанина в длинном шарфе, нет! Просто — постоять себе в уголке…

«Прочь! — прикрикнул на себя Персефоний. — Прочь от этого места, а то и до греха недалеко».

На миг он с предельной ясностью представил себе, что произойдет, если он поддастся соблазну. Община, конечно, попытается защитить его перед законом, но даже в случае удачи остаться в городе не позволит. Никто больше не подаст ему руки, никто не захочет встретиться с ним взглядом.

Отчуждение… Нет, пожалуй, само по себе оно не пугало Персефония. Он был сравнительно молодым упырем и не успел по-настоящему вжиться в общину. Уважал старших, но не был привязан к ним вековой привычкой. И отдавал себе отчет в том, что Закон для него ценнее общины как таковой. Наверное, в прежней, смертной, жизни ему крепко не хватало ощущения незыблемости окружающего мира.

Ужаснее самого изгнания было бы осознание того, что он оказался недостоин Закона, который избрал для себя, отказавшись от человеческого бытия.

И конечно, была еще Королева — душа общины, лидер, всегда прекрасная и желанная, мудрая и понимающая. Она — воплощение Закона. Упасть в ее глазах, потерять право на ее улыбку — вот что страшило.