В роковой аварии оказался во многом виноват и водитель, который тоже погиб.

По всей стране стали менять шестидесятилетних водителей спецмашин. Но я знал многих из них – опытных, мудрых, не растерявших ни реакции, ни зоркости, они некоторым молодым могли дать сто очков вперед.

На Ленинградском шоссе на машину Косыгина наскочил «Запорожец». На косыгинском автомобиле – ни царапинки. «Запорожец» – развалился (водитель чудом уцелел, и Алексей Николаевич просил не наказывать его). И что же? На другой же день на всех улицах, проспектах и даже самых широких и просторных магистралях Москвы появились знаки ограничения скорости до 60 километров в час (вместо прежних 80). Разве не глупость? На хороших трассах при высокой культуре автодвижения и на скорости в 160 километров можно ехать без риска, а не соблюдая элементарных правил или садясь за руль в нетрезвом виде, и при 60 километрах в час – попасть в аварию. Кажется, в те же дни со многих машин сняли спецсигналы, это сделали правильно. В ту пору тысячи блатных москвичей обзавелись ими: директора комиссионных магазинов и заведующие складами ездили, как члены Политбюро, – красные фары, правительственные сирены, странные, непростые номера. Немудрено, если на сирену косыгинской машины в тот день на дороге не обратили внимания.

Быстрое и формальное реагирование для отчетности – «меры приняты» – приводило к тому, что частности иногда губили хорошие планы.

По примеру ведущих зарубежных держав у нас решено было создать в Москве вертолетный парк. Президент США имеет возможность приземляться прямо у Белого дома, во Франции президент опускается на лужок у дворца в Рамбуйе, то же – в ФРГ. А нам как? У нас то ли не сумели, то ли не решились приспособить кремлевскую территорию для взлетов и посадок, а может быть, исходили из личного повседневного быта Леонида Ильича – ему от дачи в Заречье до работы всего 10 минут езды на машине. Решили соорудить вертолетную площадку… прямо возле дачи Брежнева в Заречье. А летать куда? Как куда – в Завидово, на охоту. Раз в неделю. Очень скоро выяснилось, что выигрыш во времени невелик. До Завидова – 150 километров, на машине полтора часа езды, даже меньше. На вертолете – 43 минуты. Но пока подъедем к вертолету, загрузимся, запустим движок, пока раскрутим, проверим машину – выигрыш во времени невелик. А главное – зависимость от погоды. Однажды поднялись и попали в грозу. Командир экипажа пытался обойти грозовую тучу, подняться выше – ничего не получалось. Вертолет трепало, как игрушку, то бросало камнем вниз, то снова вверх, грозовые огненные стрелы пронзали все воздушное пространство вокруг нас. Состояние было чудовищное. Мы испереживались за Брежнева. Высота – метров 250.

А Леонид Ильич спокойно сидел в кресле и смотрел с интересом в окно, как смотрят в зале приключенческое кино. Отчаянный человек.

После этого случая руководство гражданской авиации стало перестраховываться, сообщая нам о возможных грозовых фронтах в пути, сильном ветре и прочих напастях. Несколько раз мы подолгу ждали летную погоду, и в конце концов Генеральный секретарь плюнул на вертолетные затеи.

Окончательно точка была поставлена после истории с членом Политбюро В.Воротниковым. Вертолет, в котором он летел, попал в полосу сильного тумана, при посадке машина сильно ударилась, лопасти винта зацепились за землю, но продолжали крутиться, вовлекая в круговое движение и всю кабину. У помощника Воротникова оказалось сломано много ребер. Наш сотрудник безопасности, пытаясь удержать охраняемого в кресле, при ударе о землю был отброшен к стене, где висели вешалки для одежды. У него оказались серьезно повреждены шейные позвонки, после этой тяжелой травмы его попросту отправили на пенсию.

Воротников же отделался легким испугом, он даже не поинтересовался потом судьбой того, кто его спас.

Аварии вполне могло не быть, если бы командир экипажа спросил у Воротникова разрешение на приземление в любой другой точке, где нет тумана. Но он побоялся обратиться к «самому» члену Политбюро, это было бы нарушением традиций, нарушением устного наказа перед полетом и в конце концов – нарушением инструкции. Между партийным руководителем и тем, кто его обслуживает, – стена. Инструкция превыше всего.

От мысли «догнать» Запад отказались, на правительственном вертолетном транспорте поставили крест.

Только недавно к нему снова стали возвращаться.

Если после аварий и чрезвычайных происшествий, кроме накачек, ничего, в общем, не следовало, то гибель лидеров или покушения на них, где бы это ни происходило, серьезно влияли на содержание нашей работы.

В 1968 году прошла информация о том, что премьер-министр Австралии, купаясь в море, исчез. То ли утонул, то ли его утащили подводники каких-то спецслужб – непонятно. После этого случая руководство 9-го управления решило создать службу подводников-аквалангистов. Комиссия для отбора была намного строже, чем при наборе в армейские Военно-Воздушные Силы: около недели крутили на разных табуретках, провели все медицинские исследования. В конце концов отобрали группу молодых, физически сильных сотрудников – что-то около десяти человек, в нее вошел и я.

Дальше начались занятия – чрезвычайно суровые. Плавали в глубине бассейна до изнеможения, как только дыхание на исходе – всплываешь на мгновение у бортика, дыхнешь кислорода и опять на дно. Нас учили не бояться глубины: мы ныряли в узкую трубу – полная темнота и замкнутое пространство действуют ужасно, далеко внизу, на дне, в кромешной тьме мы должны найти акваланг, надеть его и вплыть.

Не все смогли пройти жесткий отбор. Из десятка половина отсеялась. Я, как и по многим другим, «сухопутным», дисциплинам, оказался среди лучших. Именно после этих крещений меня, кстати, и направили в 1968 году в Ливадию готовить пляж к отдыху Брежнева.

Личная охрана – это не только наука, это еще и повседневное огромное испытание: физическое, психологическое. Сочетание холодного рассудка и оперативной смекалки. И нравственность – обязательное качество, безнравственный человек в нашем деле просто опасен.

Я уважаю свою профессию прежде всего и больше всего за то, что у нас нельзя осесть по блату. В стране и в ту пору, а нынче особенно, протекционизм играл большую роль – и за деньги, и по приятельству можно было и в институт попасть, и на выгодную работу устроиться. Протекционизм, если хотите, процветал и в высших эшелонах государственной и партийной власти. Так вот к нам, в личную охрану, может быть, тоже молено было просочиться по блату, не знаю, но по блату осилить нашу ношу – невозможно. Случалось даже, не оправдывали ожиданий те, кто, кажется, по всем статьям годился. При Брежневе горели в основном по пьянке или из-за болтливости, в нынешние времена – из-за мелкого предпринимательства в заграничных командировках. Точные приметы времени. Но это, я скажу, единицы за десятилетия.

Тем, кто не очень верит на слово, думает, что я что-то преувеличил, превознес в нашей службе, в том числе и трудности, могу порекомендовать совсем небольшую проверку. Когда увидите на скорости президентский автомобиль, попробуйте «сесть на хвост» машине прикрытия. Если сумеете хотя бы немного продержаться, гарантирую острое ощущение. Но для охранников эта скорость – как азбука, они ее не чувствуют. Они каждую секунду видят, как прикрыть охраняемого спереди, сзади, справа, слева. Охрана не сидит в машинах, как это обычно принято, но все – с автоматами наизготовку, на краешках сидений, в полуприседе, как бы на корточках, в любой момент готовы выскочить.