Ложусь, закрываю глаза, но не сплю. Нам на дежурстве спать нельзя по инструкции, кроме того, я знаю, что Леонид Ильич спит очень плохо и за ночь пару раз мне позвонит:

– Володь, ты спишь? Сколько сейчас времени?

Но чаще звонил по другому поводу:

– Приходи покурить.

«Покурить» – можно взять в кавычки. Курил я, обкуривал его среди ночи, а он жадно вдыхал дым.

Раньше он был заядлым курильщиком. Мы чистили ему мундштук. Сигареты менялись, он мог накануне спросить у своего секретаря, помощника, члена Политбюро:

– Ты что куришь?

Тот показывает:

– Да вот…

Брежнев затянется:

– Хорошо!

И мы уже утром по смене передаем: достать такие-то и такие-то сигареты.

Где-то в первой половине семидесятых годов врачи категорически запретили ему курить, и он стал это делать тайком. Курил даже в ложе Дворца спорта. Придем – сидит, смотрит. Достанет сигарету, а в это время диктор по радио громко объявляет: «Уважаемые товарищи! В нашем Дворце спорта не курят».

Я говорю:

– Слышите, Леонид Ильич?

– Это не для нас, – и украдкой, в кулак, затягивается.

Прежний доктор – Родионов – умер, новый личный врач Михаил Титович Косарев оказался хоть и молодым, но тверже, принципиальнее прежнего.

В Завидове на отдыхе Брежнев иногда вынет сигарету и не без опаски спрашивает – ему кажется, тихо, но голос-то у него громкий:

– Закурю, пожалуй. А доктора здесь нет?

Врач из другой комнаты отвечает:

– Нет, нет…

То же повторялось в Заречье. Подойдет ко мне:

– Сигареты есть? Закурим.

– Давайте.

– А Виктория Петровна не увидит?

Она из беседки отвечает:

– Нет, нет, не увижу. – И смеялась.

Иногда она просила меня:

– Смотри, как он закашливается. Скажи ему, чтоб не курил, он только тебя слушает.

Иногда я говорил ему:

– Может, правда, не надо?

Он покорно соглашался:

– Ну не надо, так не надо.

В конце концов врачи запугали худыми последствиями, и в 1975 году курить он бросил. Однако нам, охране, в связи с этим добавилось заботы.

Как-то, проезжая по Кутузовскому проспекту мимо собственного дома, Брежнев сказал вдруг:

– Володя, давай я тебя сделаю начальником охраны квартиры? Будешь получать такую же зарплату.

Я уже был тогда заместителем начальника личной охраны. В голосе чувствовалась ирония. «Что случилось?» – спросил я.

– Да какая же польза от тебя, ездишь со мной и не куришь.

– Закурю-закурю, Леонид Ильич, – тоже полушутя ответил я. – Если надо – не проблема.

Шутки шутками, но обкуривать Генерального мы стали со страшной силой. Едем в машине – Рябенко и я еще с кем-нибудь из охраны и курим по очереди без передышки. Пытался и он сам иногда закурить, но мы отговаривали: «Лучше мы все еще по разу курнем». И он соглашался. Зато когда подъезжаем, нас кто-то встречает, распахиваем дверцы машины, и оттуда – клубы дыма, как при пожаре.

У меня первый месяц очень болела голова. Однажды на даче в беседке он попросил меня покурить. Я вытащил сигарету и стал пускать дым в его сторону. Он смотрит:

– Так ты же не куришь – балуешься.

– Как не курю, дым-то идет.

– Ну и правильно…

Далее, когда проводил Политбюро, просил:

– Посиди рядом, покури.

Конечно, не всем членам Политбюро – старикам – это нравилось, были ведь и некурящие, но возразить никто не смел. Все мы, «прикрепленные», так и делали – и я, и Собаченков, и Федотов, и сам Рябенко. Насчет утечки информации никто не волновался, мы в этом смысле были надежнее, чем любой член Политбюро.

Тут все и всё знали. А вот на каких-нибудь армейских совещаниях или республиканских партийно-хозяйственных активах картина выглядела потрясающе. Местное партийное начальство сидит, все чинно, благородно, а мы, охрана, в присутствии Генерального, прямо за его спиной, дымим, смолим. В глазах у всех удивление, чуть не испуг: вот дают, лихие ребята, да просто нахалы.

Это была большая его слабость. Мог попросить и любого члена Политбюро: закури, Коля, Миша…

А нас просил – везде, даже когда плавал в бассейне. Подплывет к бортику:

– Закури…

Мы уже ставили к бортику ребят-выездников, настоящих курильщиков. Не вылезая из бассейна, прямо в воде он надышится, наглотается дыма и доволен:

– Молодцы, хорошо курите! – и поплыл дальше.

Иногда все-таки и сам потягивал потихоньку.

– Только доктору не говорите, – просил он.

За здоровье свое он все-таки побаивался, и воздействовать на него было можно. Я пишу об этом заранее, впереди наступят события, когда Генеральный начнет бесконтрольно употреблять губительное количество лекарств и его никто не остановит – ни трусливое медицинское руководство, ни тем более врачи.

…Звонит Брежнев:

– Приходи покурить.

Среди ночи я надевал спортивный костюм и на цыпочках входил: в одной руке зажженная сигарета, в другой – зажигалка. Он лежит на боку, лицом ко мне, Витя – спиной к нам, спит или делает вид, что спит. Я сажусь на корточки и пускаю ему дым в лицо. Ему приятно. Курю «Мальборо»: они горят быстрее, я знаю, что вторую сигарету он не заставит курить.

– Что же это они у тебя так быстро горят-то?

– Не знаю.

– Ну, спасибо, буду дальше спать.

Я ухожу. Снова проверяю посты, иногда вдвоем с начальником смены комендатуры. Хоть парой слов, но обязательно со всеми перекинусь. С молодыми – о настроении, о бдительности, со старослужащими – о семье, о жизни.

Возвращаюсь около трех ночи. Иногда попью чаю – сахар, печенье, конфеты у нас, «прикрепленных», общие. Но чаще ложусь, стараюсь все же немного прикорнуть. Сплю, но все чувствую и слышу: шаги по асфальту или зимой скрип снега – хруп-хруп, это меняются посты. Ночью прапорщикам вместе сходиться нельзя. Я среди ночи снова поднимаюсь и вижу, как они с разных концов сходятся. Звоню на пост тому, который дальше ушел, он бежит бегом обратно. Мне в окно все видно. Он вбегает в постовую будку, хватается за телефон – поздно, я успеваю положить трубку. Постоит-постоит, молодой парень, скучно ему, опять начинают сходиться. Я звоню теперь уже другому… Бежит.

А утром говорю:

– Ну что, набегались?

Краснеют.