Миссис Куинти, познакомьтесь с Читателем.

Миссис Куинти нужны очки для чтения, но их она не принесла и потому снимает свои обычные очки, чтобы оглядеть тебя.

Пока она смотрит, я сижу, опираясь на подушку, и размышляю о фамилии Куинти. Интересно, носили ли когда-то давно ее предки фамилию Куинси, а не Куинти, и, может быть, какой-то их дальний родственник в году, скажем, 1776-м поднялся на борт корабля, направлявшегося в Новый Свет, и написал свою фамилию в спешке, а может, даже поставил кляксу или у него дрогнула рука, но буква «С» стала буквой «Т». Или, возможно, потеряв глаз, он получил прозвище Скуинти[39] и отбросил «С» при возвращении к Достойной Жизни: «Зовите меня Куинти». Или, вероятно, был некто великий, кто основал город Куинси в Массачусетсе[40], но позже был изгнан со скандалом. Или же так: были люди по имени Куин, и один из них собственноручно приписал «Т», и тогда…

Приструни себя, Рут. Приструни себя.

Миссис Куинти возвращает мне страницы моей тетради с самыми последними записями. Я даю ей только те листки, на которых нет упоминания о ней самой. У меня стиль письма, как у мужчины, и я немного Максималистка, сказала она мне ранее. Я — такой анахронизм, книжный червь, и от этого в манере моего письма развилось Сверхизлишество Стилей, Настораживающих Заимствований, Беспорядочных Колебаний, и я Должна потерять мою склонность к неуместному использованию Заглавных Букв.

Однажды, когда я ответила, что Эмили Дикинсон[41] использовала заглавные буквы, миссис Куинти сказала мне, что Эмили Дикинсон не может быть Хорошим Примером, что она была Необычным Случаем, и судя по тому, как миссис Куинти это сказала, было понятно, что она пожалела сразу же, потому что ее рот слегка дрогнул, и можно было заметить, что она уже сложила два и два и вспомнила, что Суейны в значительной степени тоже подпадают под определение «необычные». И потому я так никогда и не спросила ее, что это значит — «стиль письма, как у мужчины».

Двумя руками миссис Куинти снимает очки с носа, напоминающего мне небольшой корень пастернака[42], держит их точно перед собой и тщательно исследует собравшуюся на них пыль. Из-за дождя наши с ней лица пересечены светлыми и темными полосами, будто мы сидим за тюремной решеткой.

Миссис Куинти вытягивает свой носовой платок, тщательно протирает очки, затем критически осматривает их поверхность, находит еще пылинки или пятна от пальцев, появляющиеся во время занятий в аудитории, и продолжает протирать стекла.

— Что ты читала, Рут?

Я уже проглотила всего Диккенса — от Пиквика[43] до Друда[44]. И могу вам сказать, почему Чарльз Диккенс — величайший романист, какой когда-либо был или будет, и почему с тех пор все великие романисты в долгу перед «Большими надеждами». Я могу помнить то, что вы давно забыли. Например: когда Пип выпил слишком много дегтярной воды, от него пахло, как от нового забора. Или когда мистер Памблчук был горд пребывать в компании курицы, которой выпала честь быть съеденной новым джентльменом Пипом. В первый раз я прочитала эту книгу в классе мисс Брейди в Национальной школе Фахи, где была библиотека с проволочными стеллажами, на которых стояли пожертвованные родителями учеников книги в мягкой обложке, растрепанные, с загнутыми уголками страниц, а рядом с ними расположился полный набор Книг рекордов Гиннесса с 1970 до 1980 года. Но только когда появился мистер Мэйсон, — мне тогда было четырнадцать лет, — я поняла, что «Большие надежды» и есть Лучшая Книга Всех Времен.

Я прочитала книги известных писателей, те, что обычно читают, — Остин[45], Бронте[46], Харди[47]. Но Диккенс подобен другой стране, где люди ярче, колоритнее, комичнее либо трагичнее, и в их компании вы чувствуете, что мир богаче и фантастичнее, чем вы себе его представляли.

Но прямо сейчас я читаю РЛС[48]. Он мой новый фаворит. Мне нравятся писатели, которые были больны. Мне нравится, что первой книгой моего отца был «Остров Сокровищ», маленькая красная книга в твердом переплете из серии Регент Классикс (Книга 1, Пернелл и сыновья Лтд., Сомерсет) со штампом внутри: «Школа Хайфилд, Награда за Первое Место».

Мне нравится то, что сказал Роберт Льюис Стивенсон — забыть себя означает быть счастливым. И нравится, что воображение увлекло его в плавание под парусами навстречу приключениям, в то время как его тело покоилось в кровати — у РЛС была ранняя стадия чахотки. Мне нравится, что он называл себя «потерпевшим кораблекрушение вдали от моря» и что еще в молодости он решил, что хочет обойти пешком часть Франции, спать а la belle étoile[49]с ослом. Осел оказался ослицей, которую Стивенсон окрестил Модестиной и которая, по его словам, «обладала некоторым сходством с одной знакомой дамой» (Книга 846, «Путешествие с ослом», Вадсворт Классикс). Я тоже знаю ту даму.

Я и сама собираюсь написать книгу «Путешествия с Лососем», когда доберусь дальше вниз по реке.

Все это мне хочется рассказать миссис Куинти, но говорю я лишь три слова:

— Роберт Льюис Стивенсон. — А затем мимоходом замечаю: — Я хочу прочитать все эти книги.

— Все?

Она оглядывает их, — правильнее будет сказать, библиотеку моего отца, на самом деле огромную коллекцию книг, которую он накопил. Их перенесли в мою комнату, и теперь они сложены стопками от пола до окна в крыше.

— Книги моего отца. Я собираюсь прочесть их все, прежде чем умру.

Миссис Куинти не одобряет разговоров, даже упоминаний, о смерти. Из рукава она вытаскивает носовой платок и легонько проводит им под своим носом, где произнесенное мной беспощадное слово могло бы задержаться. Она прикусывает верхними зубами то, что когда-то, должно быть, было нижней губой. На лице миссис Куинти появляется слабый румянец, означающий прилив чувств, который не может скрыть пудра на щеках. Она смотрит на неаккуратные стопки книг, громоздящиеся одна за другой так, что кажется, будто мы в море, и волны книг приближаются к кораблю-кровати из тех мест, где мой отец ушел в мир иной.