У подножия каменной лестницы меня встретили два загадочных зверя с хмурыми мордами. Никак не пойму, кто они такие: похожи вроде бы на львов, но с рогами, к тому же меня смущают их позы. Эти твари так нервно скрестили лапы, точно не в силах больше терпеть журчание воды в фонтане и должны немедля сходить в туалет. Мне неизвестно, кто приобрел этих монстров, но я бы поставила на спившегося писателя или Унылого Поэта.

Дверь распахнулась, и в проеме возник братец Райли, ухмыляясь, как Чеширский кот.

— Ты опоздала.

— А ты скотина, — парировала я, вспомнив диалог по домофону.

Он рассмеялся.

Я вскарабкалась по ступеням, пересекла порог и вошла в холл. Пол здесь выложен черно-белыми мраморными плитами, а с высоченного потолка свисает огромная люстра размером с мою студию.

— Как, ты без подарка?

Я охнула. Он шутил, но лишь отчасти. Моя семья исповедует очень строгую религию, то есть принадлежит к Церкви Светского Этикета. И каждое слово, жест или поступок оценивается с одной точки зрения: «Что-скажут-люди?» Этикет предписывает являться в дом с подарком, даже если ты просто заглянул по дороге. Впрочем, мы никогда не «заглядываем по дороге». Мы наносим визиты, назначаем встречи, трубим общий сбор и стягиваем войска.

— А ты что принес?

— Бутылку отцовского любимого красного вина.

— Подхалим.

— Я надеюсь выпить его сам.

— Он не откроет бутылку. Дождется, когда все его близкие сойдут в могилу, и только тогда, за закрытыми дверями, прикинет, не распить ли ее в одиночку. Спорим на десятку, нет, даже на двадцатку, — мне нужны были деньги на бензин, — что не откроет?

— Даже трогательно, как хорошо ты его знаешь, но я все же верю в отца. Спорим.

Мы ударили по рукам.

— Что ты принес для мамы?

По ходу дела я озиралась, пытаясь найти, что можно стырить в качестве подарка.

— Свечу ручной работы и масло для ванны. И прежде чем ты спросишь, где я их взял, скажу: нашел у себя дома.

— Неудивительно. Я же их и подарила этой, как бишь ее, ну, той девице, которую ты бросил. Она еще улыбалась как акула.

— Ты сделала Ванессе подарок?

Мы шли по бесконечной анфиладе, из комнаты в комнату, из одной гостиной в другую. Мимо каминов, диванов, на которых нам запрещено сидеть, и кофейных столиков, куда нельзя ставить чашки.

— Да, в качестве утешительного приза.

— Как видишь, она его не оценила.

— Сучка.

— Точно. Сучка с улыбкой акулы, — согласился он, и мы оба хмыкнули.

Наконец мы добрались до последней комнаты в глубине дома. Когда-то леди Никтовер принимала здесь гостей: это была ее малая гостиная. Потом Унылый Поэт сочинял тут вирши, а сейчас мистер и миссис Силчестер устраивают приемы: в стену вделали бар орехового дерева, с затуманенным зеркалом и краниками для пива. На стеклянных полках вдоль стены стоят ряды бутылок с немецким пивом начиная с 1800-х годов. На полу роскошные ковры персикового цвета, ноги в них прямо утопают. Высокие табуреты у стойки обтянуты натуральной кожей, а стулья пониже расставлены тут и там вокруг столов из ореха. Но ключевой элемент — это полностью застекленный эркер, откуда открывается вид вниз, на долину, и вверх, на холмы. В саду у дома цветут розы — целых три акра благоухающих роз, а в открытом бассейне течет проточная вода.

Двустворчатые двери в сад были открыты, гигантские известняковые плиты спускались к воде в центре лужайки. У фонтана, рядом с весело журчащим ручьем, был накрыт стол. Белая льняная скатерть, серебро, хрусталь. У нас в семье все церемонно. Такая дивная картина. Жаль, что мне придется ее нарушить.

Вокруг стола порхала моя мать: в платье до колен из белого твида от Шанель и черно-белых туфлях без каблука. Она элегантно отгоняла ос, грозивших испортить ее обед в саду. Ни один светлый волосок не выбивался из идеальной прически, на бледно-розовых губах витала легкая улыбка. Это неизменная улыбка, она не зависит от того, что творится в мире, в ее жизни или сию минуту в комнате.

Обладатель навороченного «рейнджровера», он же — пластический и реконструктивный хирург, он же — втайне — хирург по увеличению сисек, наш средний брат Филипп уже сидел за столом и разговаривал с бабушкой, как всегда, одетой самым подходящим для данного случая образом — в платье в мелкий цветочек для приемов в саду. Поза у бабушки, как всегда, надменная, спина прямая как штырь, волосы собраны в тугой пучок, губы и щеки в меру подкрашены, на шее жемчужное ожерелье. Руки на коленях, щиколотки вместе — так, без сомнения, учили сидеть в пансионе благородных девиц. Ни жестом, ни словом она не реагировала на то, что говорил Филипп, и скорей всего вовсе его не слушала, внимательно и неодобрительно наблюдая за усилиями моей матери.

Я потупила взгляд и пригладила подол платья.

— Потрясающе выглядишь, — сказал Райли, глядя в сторону, чтобы я не подумала, будто он хочет меня подбодрить. — Похоже, она хочет нам что-то сообщить.

— Угу. Что она нам не родная мать.

— Ты же не всерьез это говоришь? — раздался голос позади нас.

— Эдит!

Я поняла, что это она, даже не успев обернуться. Эдит работала у родителей экономкой тридцать лет кряду. Она всегда была с нами, сколько я себя помню, и заботилась о нас куда больше, чем все четырнадцать нянек, которые перебывали в доме, вместе взятые. В одной руке она держала вазу, а в другой — огромный букет цветов. Поставив вазу на стол, она обняла меня.

— Эдит, какие замечательные цветы!

— Красивые, правда? Купила их сегодня утром, специально съездила в новый супермаркет, вниз к… — Она замолчала и посмотрела на меня подозрительно. — Нет. Нет, нет и нет. — Она отвела руку с букетом подальше. — Люси, я тебе их не дам. В прошлый раз ты забрала пирог, который я испекла на десерт.

— Да, и это была ошибка, которая никогда не повторится, — мрачно согласилась я. — Потому что с тех пор она все время просит меня испечь его еще раз. Да ладно тебе, Эдит, дай я полюбуюсь на них, они правда просто дивные.

Я похлопала ресницами. Эдит покорилась судьбе и отдала мне букет.

— Маме очень понравится. Спасибо-спасибо, — нахально улыбнулась я.

Она подавила улыбку. Когда мы были маленькими, ей тоже стоило большого труда отказать нам.

— Ты заслуживаешь того, что тебя сейчас ожидает, — вот все, что я тебе скажу.

После чего она развернулась и пошла на кухню, а ужас, и без того переполнявший меня, грозил теперь выплеснуться через край.

Райли двинулся вперед, а я с букетом пошла по широким ступеням следом за ним, делая два шага там, где ему хватало одного. Он уже спустился в сад, и мамины улыбки при виде ее драгоценного сыночка засверкали подобно фейерверку.