Моя бедная бабушка лишилась из-за меня покоя и сна. Ну идоставалось же несчастной старушке! Иногда по утрам ее будила моя возня, и онавставала усталая и разбитая. Бабушка хватала меня за плечи и трясла, причитая ивспоминая мою бедную маму: «Ах, дочь моя, ты покинула нас и оставила мне наголову это чудовище!.. Это в мои-то годы!..»

Но я знаю точно: предстань перед ней в этот момент мояпокойная мать и спроси: «Кого ты предпочтешь: это чудовище или меня?..» —бабушка, несомненно, выбрала бы внучку, отказавшись от дочери.

Конечно, болезненной старушке было тяжело вставать каждоеутро усталой, не отдохнув от вчерашнего дня… Однако не надо забывать, что ещегорше просыпаться в одиночестве, хотя бы и отдохнув за ночь, скорбеть душой обушедших, предаваясь грустным воспоминаниям.

Словом, я уверена, несмотря на все неприятности, которые япричиняла домашним, бабушка была счастлива со мной, я стала утешением для нее.

Мне было девять лет, когда мы потеряли бабушку. Отецслучайно в это время находился в Стамбуле, его переводили из Триполи в Албанию.В Стамбуле он мог задержаться только на неделю.

Смерть бабушки поставила отца в очень затруднительноеположение. Не мог же холостой офицер таскать за собой в бесконечных скитанияхдевятилетнюю дочь. Оставить же меня на попечении теток ему почему-то нехотелось. Возможно, он боялся, что я попаду в положение нахлебницы.

И тогда отец придумал следующее…

Однажды утром он взял меня за руку, и мы вышли из дому;добрались до пристани, сели на пароход и приехали в Стамбул. У Галатского мостамы сели в фаэтон, который долго возил нас по каким-то холмам, мимомногочисленных базарчиков. Наконец мы очутились у дверей большого каменногоздания. Это была так называемая «школа сестер», которая готовила мне заключениена десять лет.

Нас провели в мрачную комнату рядом с прихожей. Портьеры наокнах были спущены, наружные ставни плотно прикрыты.

Очевидно, все было заранее оговорено и согласовано. Черезминуту в комнату вошла женщина в черном платье. Она наклонилась ко мне, и поляее белого головного убора, словно крылья какой-то диковинной птицы, коснулисьмоих волос. Женщина заглянула мне в лицо, погладила по щеке…

Помню, день моего появления в пансионе тоже ознаменовалсяпроисшествием.

В то время как отец разговаривал с сестрой-директрисой, ябродила по комнате, все разглядывала, всюду совала свой нос. Мое вниманиепривлекла пестро разрисованная ваза, и мне захотелось потрогать рисунки рукой.В конце концов ваза упала на пол и разлетелась вдребезги.

Отец, звякнув саблей, вскочил со стула, поймал меня за руку.Трудно передать, как он был огорчен и сконфужен.

Что касается сестры-директрисы, хозяйки разбитой вазы, тоона, напротив, весело улыбнулась и замахала руками, стараясь успокоить отца.

Ах, сколько мне предстояло разбить в пансионе еще всякогодобра, кроме этой злополучной вазы! Короче, мои домашние проказы продолжались итам. Наши сестры-воспитательницы или действительно обладали ангельскимтерпением, или просто симпатизировали мне. Иначе я не понимаю, как они моглипрощать все мои выходки.

Я без умолку болтала на уроках, разгуливала по классу…Спокойно спускаться и подниматься по лестнице, как это делали другиедевочки, — было не по мне. Я должна была сначала переждать, куда-нибудьспрятавшись, пока спустятся все мои подруги, после этого вскакивала на перилаверхом и молниеносно слетала вниз. Наверх же я взбиралась так. Складывала ногивместе, солдатиком, и прыгала сразу через несколько ступенек.

У нас в саду стояло старое сухое дерево. При всяком удобномслучае я взбиралась на него и скакала с ветки на ветку, не обращая внимания наугрозы наставниц. Наблюдая как-то за моими гимнастическими упражнениями, однаиз сестер воскликнула:

— Господи, что за ребенок?! Ведь это не человек, ачалыкушу[9].

И с того дня мое настоящее имя было словно забыто. Всеназывали меня только Чалыкушу.

Не знаю, как это случилось, но мои домашние тоже потомначали звать меня по прозвищу. А мое подлинное имя, Феридэ, сделалосьофициальным и употреблялось очень редко, точно праздничный наряд.

Имя Чалыкушу нравилось мне, оно даже выручало меня. Стоилокому-нибудь пожаловаться на мои проделки, я только пожимала плечами, как быговоря: «Я тут ни при чем… Что же вы хотите от Чалыкушу?..»

К нам в школу приходил аббат в очках, с маленькой козьейбородкой. Как-то раз ножницами для рукоделья я выстригла у себя клок волос иприлепила его клеем на подбородок. Когда священник смотрел в мою сторону, яприкрывала подбородок руками, но стоило ему отвернуться, как я тотчас открывалалицо, мотала головой из стороны в сторону, подражая нашему аббату. Класс умиралсо смеху. Аббат никак не мог понять причин нашего веселья, выходил из себя идаже бранился.

Я случайно повернулась к окну, выходящему в коридор, и вдругувидела, что за мной из коридора наблюдает сестра-директриса.

Я растерялась, но, как вы думаете, что я сделала?..Прижалась грудью к парте, приложила палец к губам, словно подавая знак молчать,затем послала ей воздушный поцелуй.

Сестра-директриса была главной в пансионе. Все, даже самыепрестарелые воспитательницы, боготворили ее. Несмотря на свое высокоеположение, строгая дама улыбнулась, ее позабавила моя смелость. Ведь яприглашала ее стать соучастницей моей проделки. Мне показалось, будтодиректриса боится, что, войдя в класс, ей не удастся сохранить серьезный вид.Она только погрозила мне пальцем и скрылась в коридорном полумраке.

Однажды сестра-директриса поймала меня на местепреступления. Дело было в столовой. Я складывала объедки в корзину для бумаг,принесенную тайком из класса.

Строгим голосом директриса подозвала меня.

— Подойди сюда, Феридэ. Объясни мне, что ты делаешь.

Я не видела ничего дурного в моем занятии, взглянула прямо вглаза директрисе и спросила:

— Разве кормить собак — это плохо, ma soeur?

— Каких собак?.. Зачем кормить?..

— Собак… На пустыре… Ах, ma soeur, знали бы вы, как онирадуются, завидев меня! Вчера вечером псы встретили меня на самом углу. Как ониначали крутиться вокруг меня!.. Я им говорю: «Потерпите… Что с вами?.. Пока непридете на пустырь, ничего не дам…» Но злюки ни за что не хотели пониматьчеловеческого языка. Они чуть не свалили меня на землю… Ну и я заупрямилась…Зажала корзину между ног… Они меня едва не разорвали. На мое счастье, мимопроходил продавец бубликов… Он спас меня.