* * *

Слово «мощи» в древнерусском языке означало кости, а «нетленные мощи» — кости, не тронутые распадом. Иногда — в некоторых почвах (например, в песке, в вечной мерзлоте Сибири, на кавказских погостах) — случается, что останки умершего не разлагаются, но подвергаются естественной мумификации, что никак не связано со святостью. Церковь в древней Руси полагала естественную мумификацию тела святого особым Божьим даром, хоть и не считала достаточным основанием для канонизации. И только позже закрепилось убеждение, будто останки святых не подвергаются распаду. Ни канонизация Св. Серафима Саровского, тело которого сгнило полностью, ни мнение Синода не смогли опровергнуть это суеверие: достаточно вспомнить шок, пережитый народом при виде разложившихся тел святых во вскрытых большевиками могилах. Да что там — сами большевики труп своего вождя бальзамировали и почитают его мощи по сей день…

* * *

Из всей богатой литературы о Филиппе Соловецком следует выделить книгу «Святой Филипп, митрополит Московский» Георгия Федотова, одного из крупнейших мыслителей российской эмиграции, которого — по словам о. Александра Меня — можно назвать «теологом культуры», потому что корни ее он искал в вере, в интуитивном восприятии Реальности. Сам Федотов так объяснял свой интерес к житиям святых: «В них мы не только чтим небесных покровителей святой и грешной Руси, в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути; если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры».

В книге о Филиппе Федотов рисует эпоху — конец удельной Руси и крах идеи православной теократии, возникновение опричнины и самодержавия, — показывая, как история проникает в жизнь святого. Филипп отходит от мира, желая укрыться, но мир не оставляет его, сперва в монастыре, вручая ему посох игумена, затем в Москве, сажая на престол митрополита. Федотов называет Филиппа «беглец», не «борец». Тем значительнее его подвиг, не столько мученичества, сколько ответственности. «Я не просил тебя о сане, — говорит Филипп Ивану Грозному, — ни ходатаев к тебе не посылал и никого не подкупал, чтобы получить его. Зачем ты сам лишил меня пустыни? Если ты дерзаешь идти против закона, твори, как хочешь, а мне непростительно ослабевать, когда приходит время подвига». А в другом месте добавляет: «Наше молчание ведет тебя ко греху и всенародной гибели». Филипп не уклонялся от бремени ответственности — чем большее бремя на него ложилось, тем отчетливее звучал его голос: «Помни, благочестивый царь, все, что соберешь на земле, на ней и останется, а на небесах ты молвишь слово о животе своем».

Спор между митрополитом и царем касался, в сущности, концепции русского государства. Филипп был поборником так называемой «симфонии», то есть совместной власти царя и Церкви, а Иван Грозный стремился к единовластию… Конфликтна Руси не новый, вспомните столкновение Василия III с митрополитом Варлаамом, закончившееся для последнего казематом Каменного монастыря. Да и позднее подобное противостояние наблюдалось не раз, не случайно Георгий Федотов обратился к житию Филиппа Соловецкого вскоре после мученической смерти патриарха Тихона, когда Сталин примерял к себе роль Ивана Грозного. Трудно поэтому согласиться с теми, кто утверждает, что русская Церковь всегда и полностью была подчинена светской власти. Это очередной стереотип.

* * *

В труде «Русский вопрос к концу XX века» Солженицын развенчивает миф о новгородской демократии XV–XVI веков, повторяя за Сергеем Платоновым, что в Новгороде Великом правила олигархия нескольких боярских родов, а далее замечает, что территорией истинных демократических свобод был русский Север, где «русский характер развивался свободно, не в сжатии московских порядков и без наклонов к разбою, заметно усвоенному казачеством южных рек».

Туда, на север — согласно Солженицыну, — должна Россия направить свой взгляд в XXI веке.

* * *

Русский Север — территория к северу от линии, что тянется от Чудского озера, выше Новгорода пересекает реку Волхов, сворачивает за рекой Метой к юго-востоку до слияния Волги и Оки, далее вдоль Вычегды и Мезени впадает в Белое море (линию можно продолжить до Урала по правому берегу Оки и Волги и нижнему течению Камы, Белой, Уфы) — формировался как особый этнокультурный регион с XII по XVII века. И до самой революции (а некоторые утверждают, что и по сей день) сохранились здесь в более чистой форме, чем где бы то ни было в империи, остатки старинного русского быта — крупицы русского мира.

Однако русский Север не всегда был русским. Некогда его населяли племена некрупных людей с плоскими лицами и волосами цвета воронова крыла, бытом и традициями напоминающие индейцев. Готский историк Иордан (родившийся около пятисотого года) первым — в труде «О происхождении и деяниях готов» — перечисляет некоторые из них: тиуды, васинабронки, морденс… Позже они встречаются и в других источниках — смутно, словно лицо, отразившееся в покрытой рябью воде, — у византийских писателей, в арабских трактатах, в западно европейских хрониках, в скандинавских сагах, в купеческих счетах и рассказах путешественников. Однако лишь «Повесть временных лет» отмечает — более или менее точно — названия этих племен и места, где они селились. Теперь от них остались, по большей части, одни названия — чудь, мурома, печора, заволоцкая чудь, а немногочисленные сохранившиеся народы — лопари и самоеды — кружат по тундре, будто тени прежних имен.

В «Повести временных лет» говорится, что из славянских племен дальше всего на север забирались кривичи, вятичи и словены; последние осели на берегах озера Ильмень, так как дальше путь преградили варяги.

Откуда взялись там варяги?

Ученые продолжают спорить, хотя не подлежит сомнению, что в VIII веке варяги уже сидели на левом берегу Волхова, в двенадцати верстах от Ладожского озера — ведь именно там были обнаружены их следы: деревянная палка с магическими рунами, могилы людей, захороненных в лодках, рогатый шишак… Согласно летописям, именно оттуда, по просьбе чуди, словенов и кривичей, Рюрик с варягами, называвшимися русь, принялся в 862 году наводить порядок среди северных племен, то есть положил начало созданию русского государства. Сама Ладога в IX веке была крупным поселением на пересечении водных путей из Скандинавии и Балтики в Киев, на Поволжье и дальше в арабские страны. Словно в тигле смешивались там племена и гены — норманские, славянские и угро-финские, — дав в результате этот необыкновенный этнический сплав — русских.

Отсюда также началась русская колонизация Севера. Ведь на Ладожском озере можно было и людей, и ладьи опробовать перед трудной дорогой (варяги обучили навигации), ветра вкусить. Далекий Север привлекал данью — рыбой, собольим мехом, моржовыми клыками. Местные племена, рассредоточенные по тундре, редко оказывали сопротивление. Вот и тянулись орды ладожан и новгородцев речными тропами, перетаскивая свои ушкуйки (род выдолбленных лодок) от одной реки к другой по мхам и трясинам — по Свири до Онежского озера, затем по реке Выг (теперь там пролегает Беломорканал), по Суме или Нюхче, по Онеге или Ёмце и Северной Двине к Белому морю, а также по Пинеге, Пезе и Цыльме или Сухоне и Вычегде до Камня — так называли тогда Урал.