Приложение: Предписание дежурного Генерала Штаба Петроградского Военного округа на театре Военных действий от 2-го мая с.г. № 2785 и послужной список.

Подполковник Бобриков».

Так как службы представителя Временного Правительства Занкевича и Военного Комиссара Раппа не были подчинены друг другу, последний одновременно направил Керенскому собственное прошение:

«Петроград. Военному министру.

Прошу назначение мне офицером для поручений прапорщика 5-го Александрийского полка Гумилёва, командированного Генеральным штабом в Салоники и оставленного в Париже в распоряжении генерала Занкевича.

Рапп».

Таким образом, военная судьба поэта на ближайшие несколько месяцев была определена, хотя официальное утверждение на эту должность поступило из Петрограда только в конце августа.

Михаил Ипполитович Занкевич

Николай Степанович наверняка предпочел бы опасности настоящей войны канцелярской работе и «разбору недоразумений между солдатами и офицерами», как он сам характеризовал свою деятельность в одном из июльских писем к жене. Но, будучи человеком долга и дисциплины, Гумилёв разумеется, подчинился и до самого расформирования Русского корпуса образцово выполнял свои обязанности.

Об этом свидетельствует не только сохранившаяся переписка Занкевича и Раппа с Петроградом, в которой они настаивали на своем выборе, несмотря на возражения, но и достаточное количество исключительно положительных отзывов обоих о своем адъютанте. И это притом, что жалоб, доносов, донесений о конфликтах между офицерами всех рангов в документах Русского корпуса в изобилии. Кроме того, есть записка Раппа с прошением оставить при нем Гумилёва при очередной попытке его перевести. В записке черным по белому значится: «в отсутствии прапорщика Гумилёва вся работа останавливается».

Кстати, любопытно, что с момента прибытия Гумилёва в Париж до официального утверждения его в должности прошло не меньше трех недель. То есть, он вполне мог продолжить путь к месту назначения. Тем боле, большую часть июля Занкевич и Рапп провели в разъездах. Но, видимо, решение о том, что именно Николай Степанович нужен Раппу в качестве адъютанта, было принято генералом сразу, и он попросил прапорщика (а, по сути, приказал, хоть и устно) задержаться в Париже.

Даже в письмах к Ахматовой Гумилёв не распространяется по поводу своего отношения к этому назначению.

У Николая Степановича вообще была замечательная манера — не тратить пыл, нервы и время на то, на что он не может повлиять.

А в данном случае, как офицер, он обязан был подчиниться и выполнять возложенные на него обязанности, независимо от личного отношения к новой должности.

В любом случае, это назначение оказалось в какой-то мере счастливым.

Во-первых, Гумилёв имел возможность отдохнуть от войны и хоть как-то восстановить здоровье, что, полагаю, помогло ему в дальнейшем пережить голодные и холодные петроградские зимы 1918–1921 годов. Вернись он в город прямо с театра боевых действий, его итак не железное здоровье, в очередной раз подорванное войной, вполне могло бы подвести в условиях тотального голода и дефицита дров, одежды, товаров первой необходимости, безденежья.

Во-вторых, Николай Степанович сблизился с Гончаровой и Ларионовым. Заочно они могли знать друг друга очень давно, т. к. вращались в одном кругу, имели общих знакомых. Но, видимо, именно война, схожесть военных биографий повлияли на то, что за короткое время они стали настоящими друзьями. Гумилёв, известный Ларионову и Гончаровой, как поэт и критик, наверняка при встрече рассказал свою военную биографию — как умел, просто, без бахвальства, но и не утаивая заслуг. Впрочем, офицерские погоны и Георгиевские кресты спрятать было невозможно.

Михаил Фёдорович сам начал войну рядовым в Восточной Пруссии, получил контузию и воспаление почек, после долгого лечения в январе 1915 был демобилизован по медицинским показаниям.

Сходство с военной судьбой Гумилёва несомненное. Разница была лишь в том, что Гумилёв сумел уговорить врачей оставить его в рядах действующей армии, благодаря чему он и оказался в Париже в июле 1917. Так что в их быстром сближении нет ничего удивительного.

Видимо, эта пара стала настоящей отдушиной Гумилёва на время его службы адъютантом. Количество дел было огромным, свободного времени практически не оставалось. Тем не менее, Гумилёв хотел воспользоваться пребыванием в Париже — обновить коллекцию экзотической живописи, завершить «Отравленную тунику». Именно Ларионов помогал ему общаться с парижскими антикварами, находить архивные материалы, то есть, делать то, что Гумилёв просто физически не успевал. Ну и, конечно же, такое общение было куда приятнее офицерского круга при самом корпусе, т. к. в отличие от полков, где служил Николай Степанович, это была весьма разношерстная и, чаще всего, крайне политизированная публика.

Наталья Гончарова и Михаил Ларионов

В-третьих, именно этим месяцам в Париже мы обязаны появлением прекрасного стихотворного цикла «К Синей Звезде», посвящённого Елене Карловне Дюбуше, «девушке с газельими глазами», работавшей при Русском корпусе. Скольких образцов высочайшей любовной лирики мы бы не увидели, не будь этого красивого, изначально обреченного романа.

Ну и, наконец, после расформирования Русского корпуса 24 декабря 1917 года (по прямому распоряжению Клемансо) прапорщик Гумилёв подал рапорт об отправке на Персидский фронт. Но обстоятельства сложились так, что это назначение не состоялось, и после официального выхода России из войны, Николай Степанович, уже как штатский человек, вернулся на Родину, чтобы больше никогда ее не покинуть.

Вот так один короткий приказ подчас формирует судьбу.

Назначение Гумилёва и его служба адъютантом комиссара Временного правительства выпала на самый неспокойный период существования Русского корпуса во Франции. Николай Степанович вынужден был выполнять скучную канцелярскую работу, вести всю документацию, заниматься поставками и распределением довольствия, принимать жалобы и кляузы, сопровождать начальника в многочисленных инспекционных поездках. То есть, он был непосредственным свидетелем не только мятежа и его подавления, но и того, что предшествовало этим событиям.

Советские историки не очень любили вспоминать солдатский мятеж в лагере Русского экспедиционного корпуса во Франции Ла Куртин. А если вспоминали, то только в качестве очередного доказательства злобности белогвардейцев.

Впрочем, даже сейчас информации он нем немного. В той же вездесущей Википедии есть всего несколько весьма невнятных строк, из которых не понять ни сути, ни истории мятежа, зато написано про многодневные бои, огромные жертвы и массовые расстрелы участников позже. Без указания источников информации. А в качестве литературы указано всего 4 книги, причем, самая поздняя — 1969 года.

История этого мятежа — весьма печальный эпизод. Одна из многочисленных репетиций Гражданской войны.

Кстати, полагаю, именно эти события стали одной из главных причин досрочного, то есть до официального выхода России из войны, расформирования Русского корпуса во Франции.

Судьба распорядилась так, что в это время Гумилёв невольно вынужден был принимать самое активное участие в происходящем.

События развивались примерно так.

В августе в русском лагере Ла Куртин в департаменте Крез начались и стали постепенно