До Лилля он решил сделать остановку в Орлеане, городе, где девять лет назад исчезла Матильда Лурмель. Перебирая всю ночь бумаги из полученной от Поля коробки, он наткнулся на листок с адресами родителей жертв, которые тоже создали ассоциации или участвовали в акции «День пропавших детей».

Среди них были Пьер и Жозиана Лурмель. Проезжая через Лион, он позвонил по номеру мобильника, который обнаружил там же, но, к сожалению, номер теперь не имел абонента. Габриэль надеялся, что ему больше повезет на месте, если только Лурмели не переехали. Он должен был понять, зачем ему понадобился профиль ДНК их дочери и откуда взялось лицо в его сне.

Он остановился на придорожной автостанции, чтобы заправиться – и в момент оплаты решил, что, должно быть, возникла какая-то ошибка, настолько заоблачной оказалась стоимость бензина, – и прямо в салоне машины проглотить круассан, купленный тоже по дикой цене.

До окрестностей Орлеана он добрался ближе к десяти утра. Если верить GPS, супруги жили в западной части пригорода, всего в нескольких километрах от Луары, на улице с односторонним движением, по обеим сторонам которой шли кремовые фасады с цветными ставнями.

Припарковавшись, он подошел к тяжелой деревянной двери. На бумажке, приклеенной к пластику под звонком, значилось: «Жозиана & Пьер Лурмель», причем второе имя было перечеркнуто красной шариковой ручкой. Габриэль нажал на звонок. Он был готов никого не застать дома в такое время суток, но услышал внутри шум. Однако ему не открыли, и он позвонил настойчивей.

– Пошли на хрен! – внезапно гаркнул женский голос.

Габриэль услышал шум передвигаемого стула, звук телевизора стал громче. Он начал стучать, но, не добившись успеха, приблизил губы к дверной раме:

– Меня зовут Габриэль Москато. Я отец Жюли Москато, которая пропала восьмого марта две тысячи восьмого года в Сагасе.

Последовала тишина, потом створка двери медленно приотворилась, и показалось лицо с ввалившимися щеками и налившимися кровью глазами. Несмотря на спутанные светлые волосы и тусклое серое лицо, было видно, что когда-то женщина блистала красотой. Она вдруг смутилась. Постаралась выпрямиться, выставить вперед подбородок, но Габриэль сразу понял, что она пила с самого утра.

– Что вы хотите?

– Задать вам несколько вопросов. О Матильде.

По искорке в ее глазах Габриэль догадался, что они знакомы. Она впустила его и, волоча ноги, пошла выключить телевизор. Воняло куревом и грязной посудой. На столе в гостиной возвышалась полупустая бутылка водки. Окурки были затушены прямо в тарелках, тут же валялись алюминиевые облатки таблеток и остатки вчерашнего ужина. Габриэль заметил многочисленные фотографии молодой женщины, лежавшие на мебели и развешенные по стенам. Его зрачки остановились на водруженной над камином рамке с фразой: «Где-нибудь кто-нибудь что-то знает». С внутренней стороны в правом углу были пририсованы синий и желтый цветочки. Он повернулся к мадам Лурмель:

– Эта фраза…

Женщина осталась стоять посреди комнаты, обхватив себя руками, словно ей было холодно.

– Я ее у вас позаимствовала. Каждый день я повторяю себе, что да, даже сегодня еще живет кто-то, кто знает, что произошло. Мужчина или женщина, которая в этот самый момент живет своей жизнью, со своим домом и работой.

Габриэль посмотрел на Жозиану Лурмель: материнское горе и медленно разъедающее ее существо время толкнули женщину к бутылке. Пребывал ли и сам Габриэль в таком же состоянии все последние годы? Опустился ли до такой степени, что засел взаперти? Довольно часто те, кто все потерял, теряли и себя.

– О вашей дочери… по-прежнему ничего? – спросила Жозиана, прикуривая сигарету.

– Нет… Уже двенадцать лет.

– А у меня девять лет и девять месяцев. Тут вы меня без труда обставили.

Она хотела засмеяться, но закашлялась. Сигарета выпала у нее изо рта. Она подобрала ее.

– Извините за бардак. Я не ждала гостей.

– Я приехал, потому что у меня серьезная проблема с памятью, – пустился в объяснения Габриэль. – По правде говоря, я даже не знаю, знакомы ли мы. Я стараюсь по мере возможности заполнить пробелы в прошлом и собрать всю информацию, которая так или иначе пусть не вернет мне дочь, но вернет хотя бы воспоминания.

Габриэль прочел что-то вроде сочувствия в глазах собеседницы. Она пошла приготовить крепкий кофе. Потом они устроились на диване, обтянутом тканью в пятнах жира и соуса. Жозиана Лурмель вгляделась в лицо Габриэля. Она смотрела достаточно долго, чтобы оба почувствовали неловкость, потом опустила свою чашку с кофе, из которой отпила глоток. Чашка дрожала в ее руке.

– Вы говорите, память… Это что? Какая-то болезнь?

– Не совсем. Что-то неврологическое. Довольно сложное.

Она кивнула на свой старый проводной телефон:

– Не знаю, что хуже: оставаться в плену у прошлого или потерять память. Видите, я сохранила стационарный телефон. Сколько бы времени ни прошло, я по-прежнему говорю себе, что он может однажды зазвонить и Матильда окажется на том конце провода.

Спасательный круг… Последняя соломинка… Безнадежная надежда.

– Отвечая на ваш вопрос, – продолжила она, – да, мы с вами знакомы. Мы встречались раз в год на «Дне пропавших детей» в Париже. Вместе с другими мы шли сажать семена незабудок в лес Сен-Жермен, там, где никто их не выкопает. «Forget me not»[43], это название цветка по-английски, – символ нашего шествия. Вы хоть это помните?

Габриэль покачал головой:

– Когда мы виделись в последний раз?

Несколько секунд Жозиана Лурмель нервно затягивалась сигаретой.

– Кажется, в две тысячи пятнадцатом. Я перестала ходить на эти хреновы сборища. Смотреть на фотографии детских лиц, на списки из сотен имен, в том числе моей дочери. Это ничего не дает и не вернет наших детей.

Габриэль не представлял, бросил ли он сам ездить в Париж.

– А вы знаете, удалось ли установить какую-нибудь связь между исчезновением вашей дочери и моей? – спросил он. – Нашли ли уже что-либо, позволяющее объединить наши два дела?

– Объединить наши два дела? Даже не слышала об этом. Не вам же мне рассказывать, сколько людей исчезает каждый год? С чего вы взяли, что есть связь?

Габриэль посмотрел на фотографию Матильды, висевшую за спиной Жозианы: круглые щеки, искрящиеся зеленые глаза и открытая улыбка радующейся жизни юной девушки. Точно как в его сне, но, может, немного моложе. Он перевел глаза на женщину, которая нервно затушила окурок и, казалось, внезапно прониклась недоверием.

– Мне трудно вам все объяснить, потому что, как я уже сказал, я многого больше не помню, – продолжил Габриэль. – Но когда я заново просматривал коробку с бумагами по этому делу и описанием действий, которые я предпринял в прошлом, у меня в мозгу что-то щелкнуло, едва я увидел ваше имя и имя Матильды. Такое ощущение, уж не знаю, что исчезновение вашей дочери занимало особое место где-то у меня в голове.