После этого провинившегося разложили на «кобыле» и дали… пятьдесят розог. Это был самый сильный момент в замысле Лыкова. Начальник округа может дать сто, а назначает лишь половину. За покушение на свою жизнь! После порки арестанта вместо карцера вернули в строй. Все – и каторга, и администрация – были ошарашены. Ялозо и Шелькинг умоляли Алексея пересмотреть свое решение. Ведь теперь каторжные совсем осмелеют. Если вместо виселицы им «березовую кашу» назначают, как в приходской школе… Да он сам первый падет жертвой разгула! Царь отныне легко сыщет легион желающих броситься на Лыкова.

Но Алексей знал, что делал. Каторга поняла его правильно. Надворный советник показал всем, что не боится. Пусть хоть через день прыгают… Разумеется, больше никто не собирался нападать на бесстрашного человека. Да еще справедливого. Лыков сделался неприкасаемым по молчаливому согласию тюрьмы. Царь, при всем ужасе, который он по-прежнему наводил на людей, не мог перечить ей. Опять же, стремление начальника облегчить жизнь невольникам тоже не осталось незамеченным. Как же убить такого?

Борьба с «иванами» состояла не только из побед. Лыкову так и не удалось заставить их ходить на работы. Оба окружных доктора подписались под их болезнями. Даже жестокосердый Сурминский! Военный врач тоже решил не искать себе лиха. Пришлось оставить Царя со свитой на нарах. Алексей понимал: как только они попросятся в лазарет, это будет означать подготовку к побегу. Эскулапы не посмеют им возразить.

Несколько раз Лыков уезжал из надоевшей канцелярии. Он обследовал округ. Собственно, дорога на всем Южном Сахалине только одна – на север. В первой своей части, до военного поста Найбучи, она более-менее разработана. Сравнения с трактом Александровск – Рыковское эта дорога не выдерживает, но в сухую погоду проехать можно. Она густо отмечена поселениями, которые стоят тут через каждые пять-семь верст. Путь тянется вверх по течению реки Сусуи. Доходит до ее верховьев, и здесь появляется вторая речка, Найба. Она течет уже в обратную сторону, и параллельно ей продолжается дорога. Длина первого отрезка – девяносто верст, и он самый обжитой в округе. Избы приличные и крыты тесом, не то что на севере, где сплошное корье. Нет ни одной брошенной избы. Поселенцы глядят веселее, и даже не все, кто имеет право, уезжают на материк. У Найбучи тракт выходит к Охотскому морю и пролегает вдоль унылого берега до Тихменевского поста. Длина этого отрезка – уже двести сорок верст. Населения тут почти нет, а то, что есть, – инородческое. Слева тянутся горы. Болота исчезают, места вроде бы неплохие, но безлюдье навевает тоску. В здешней тайге нет даже беглых…

Когда дорога доходит до залива Терпения, делается чуть веселее. Тут устье второй по значимости сахалинской реки – Пороная. Глубина ее в нижнем течении достигает пяти саженей. Верст на сто она могла бы быть судоходной, если бы не карчи. Это беда всех сахалинских рек. Засоренные упавшими деревьями, они не могут помочь людям перевозить тяжести. Все приходится таскать на себе или, в лучшем случае, на волах, по ужасным дорогам. Тем не менее Поронай кормит множество народу. Во время хода рыбы здесь все: и русские, и японцы, и гиляки с ороченами. Японцы даже привозят публичные дома! Их услугами пользуются, в том числе, солдаты с поселенцами. А потом мучительно болеют сифилисом…

На север от Тихменевска рубят просеку. Рабочие дошли до речки Хой. Навстречу им вдоль Пороная движутся каторжные Тымовского округа. Когда-нибудь они соединятся, и Корсаковск получит телеграфную связь с Александровском, но это будет уже после отъезда Алексея. При нем не успеют…

Лыков добрался до Хоя, ознакомился там с ходом работ. По пути он расспрашивал смотрителей поселений, нет ли в округе беглых, отмечены ли их связи с японцами. Ему разъясняли, что «зеленые ноги» уходят отсюда к Татарскому проливу. Поронай, как и Тымь, течет по долине между двумя горными хребтами. Здесь хорошая тайга, богатая ягодами, рыбой и зверьем; прокормиться можно. Вот только передвигаться трудно. Поэтому беглецы идут по речным берегам. У Пороная несколько правых притоков: Солдой, Хой, Онор, Таулан… На Оноре сейчас, кстати, строят дорогу, и оттуда массово бегут каторжники. По этим притокам люди добираются до Западного хребта, переваливают через него и оказываются на берегу Татарского пролива. Дальше как повезет. А на восток никто не бежит, потому – глупость.

Лыков терпеливо слушал эти банальности, надеясь узнать что-то новое. И узнал. Смотритель станции Селютору сообщил, что дней десять назад море выбросило на берег тело каторжного. Крупного сложения, весь седой. На голове кровавая повязка. Когда ее сняли, в черепе покойного обнаружилась пуля. Кость она до конца не пробила, но застряла крепко. Ранение тяжелое, а без медицинской помощи – смертельное. Как седоголовый беглец оказался в заливе Терпения, смотритель не знал. Он послал рапорт о находке. Или только написал, а отправить еще не успел…

Начальник округа распорядился выкопать тело и осмотрел его. Все приметы совпали. Лыков увидел в затылке Шурки Аспида свою пулю. Хороший получился выстрел… Негодяй или сдох от раны, или его выбросили за борт еще живого. Кому он нужен со свинцом в черепе!

Поездка в Тихменевск и обратно заняла три дня. И за это время Ялозо с Шелькингом перепороли полтораста ссыльнокаторжных… Об этом тотчас же по прибытии сообщил Алексею Голунов. Оказалось, что титулярный советник после отъезда Лыкова сам себя произвел в исполняющего его обязанности, хотя не имел на это права. И в новом качестве щедро выписывал провинившимся розги и даже плети по рангу начальника. Палач Минаев вспомнил поучение Алексея, поэтому в лазарет никто не попал. Но каторга притихла… Восемь человек с отчаяния сбежали. Ничего не продумали, не подготовили и оттого вскоре попались возле Лютоги. Сейчас сидят в карцере. Ялозо оформил на них бумаги и собирается отослать их Кононовичу. Горемыкам добавят срок, дадут плетей и переведут в рецидивисты. Но есть возможность заменить побег отлучкой. Поймали-то их на грани того и другого…

Лыков не понял, и тогда Голунов объяснил. Если каторжного изловили раньше трех дней после побега (поселенца – раньше семи), то это отлучка. Подобные дела решаются на местах, и много легче. Обычно дают сто розог и сажают на месяц в карцер. Но срок не прибавляют.

– Так и поступим, – решил надворный советник. – Нечего беспокоить его превосходительство. У него и без того забот хватает. Что хоть за галманы учесали?

– Замутил их Яшка Артюхов, хвосторез. Это, знаешь, дрянной народ.

Хвосторезами на каторге называют общественников – людей, сосланных по приговорам сельских сходов. Тех, что не вылезают из кабака, воруют у своих, а могут и деревню спалить. Мужики обычно долго терпят их безобразия. Но рано или поздно обществу это надоедает, и от дряни решают избавиться. Попав в каторгу и сойдясь с уголовными, общественники развращаются окончательно. Среди шпанки они самый негодный элемент.

– Так. Яшку драть как сидорову козу. Сто штук. Комлем![50]А остальные?

– Еще двое промотчики. Заложили и пропили бродни и подбитые куртки. Как будут зимовать, пока не думали…