– Был там недавно.

– Тогда поймешь меня, что я оттуда шепнул коньками[45].

– Пойму. А тут-то как оказался?

– А меня изловили потом, во Владивостоке.

– Так ты до материка дошел?

– Знамо дело. Через Татарский пролив орочены перевезли.

– На какие деньги?

Голунов невесело улыбнулся:

– Я, понимаешь, тогда шибко злой был. На всех. Так что меня перевезли, чтобы я их не убил.

– Ясно. А как обратно вляпался?

– Да как все попадаются? Спьяну, конечно. Жил я там, жил, копил деньги в Россию вернуться. Взял уже билет. Ну… гульнул на радостях… В городе тогда даже тюрьмы не было, сидели на военной гауптвахте. Первым делом послали запрос на Сахалин. Меня опознали по приметам, вернули, добавили четыре года. И дали плетей бывшему дважды георгиевскому кавалеру… Так я стал рецидивистом.

– Понятно. Буду думать.

– О чем?

– О том, что тут можно сделать.

– Со мной? – недобро нахмурился Калина Аггеевич. – Со мной уже ничего не поделаешь. Своими руками жизнь себе сломал, винить некого. Черного кобеля не отмоешь добела.

– Всегда можно что-то сделать! – не согласился Алексей.

– Нет. Это ты по доброте, чтобы не расстраивать… А не бойся! Я про себя всю правду знаю. Помру я на этом Мертвом острове. Без сомнения.

– Но…

– Если ты мне хоть на день, на два жизнь облегчишь – скажу спасибо. Но ты ведь уедешь. А я останусь. И тогда Железный Нос отыграется. Ну и пусть!

– Железный Нос?

– Это каторга так Шелькинга называет. Скверный человек. А какую власть над людьми имеет!

– Погоди расстраиваться. Из тюрьмы я тебя уже извлек. А дальше еще что-нибудь придумаю.

Но Голунов только отмахнулся:

– Что ты меня, как девку, уговариваешь! Ничего уж не вернуть. Ты не император и не Господь Бог, я понимаю. Давай о чем другом покалякаем…

– Давай, – охотно согласился сыщик. – О том, к примеру, как наши «иваны» в Японию бегут. Слышал, что в Рыковском вышло? Пятеро дочесали до Охотского моря, сели там на шхуну…

Каторжный сразу насупился:

– И что?

– А то, что они сейчас где-то здесь, в моем округе. Полагаю, у японцев, которые подрядились катать наших беглых, есть тайный лагерь. И они собирают там людей. Не абы кого, а лишь фартовую гвардию, навроде Царя с эсаулами.

– От меня-то ты чего хочешь? Чтобы я указал тебе, когда «иваны» побегут? Мы с тобой это уже проговорили.

– Проговорили, – подтвердил Алексей. – Только вот глянь сюда.

И он разложил перед приятелем фотографии убитых «иванов», сделанные консулом Костылевым. Тот их посмотрел, но без особого интереса. Как будто уже знал об этом раньше!

– Ну и что?

– Да ничего, – вздохнул сыщик. – Если Царь с ребятами наладятся в Японию, а там их зарежут – так это хорошо! Надо будет микадо ихнему спасибо сказать. А если не зарежут? Там, как думаешь, всех «иванов» казнят или через одного?

И он пристально посмотрел Голунову в глаза. Но тот не отвел взгляда:

– Тебе-то что за дело?

– А я сыщик. И ловлю эту нечисть: в Петербурге, Москве, по всей России.

– И что?

– А то! – нахмурился Лыков. – Ловлю и сюда отсылаю. Ловлю и отсылаю. А они опять появляются. Как чертик из коробочки… И если в Японии эти ребята потом садятся на пароход и плывут в Одессу, я этого не потерплю!

– Ну и не терпи, – равнодушно пожал плечами бывший георгиевский кавалер. – А меня в эти дела не путай. Если же мои слова тебе не нравятся, то верни обратно в кандальную.

– Как ты не поймешь?! Это же несправедливо!

– Эх… Где ты ее видал, справедливость-то?

– А видал! – заупрямился спьяну Лыков. – Редко, но видал! Скажи по совести, разве Козначееву место на этом свете? Тварь, чертово отродье! Ему жить не должно!

И грохнул по столу кулаком. Из предбанника сунулся было немец, но увидел, что все в порядке, и убрался обратно. А сыщик продолжил:

– Вот для чего я занимаюсь этим делом. Чтобы не пускать зверье в свой дом, где мои жена и дети живут. И много других приличных людей.

– Занимайся. Бог тебе в помощь, но не я. Мы с Козначеевым из одного котла баланду хлебали. Есть у каторжных такой обычай: друг дружку не выдавать. Может, слышал?

– Э-хе-хе… Ладно. Как насчет водочки? На одесский коньячок…

Вокруг Лыкова быстро установился определенный порядок. С утра он в управлении полиции принимал ходатаев. Это называлось у него пилигримаж. Затем сыщик смотрел бумаги. Обедал в обществе Фельдмана либо Голунова, по своему выбору. Он усадил бы их за стол обоих, но Калина Аггеевич не захотел. Сказал: человеку будет неприятно, да и мне нелестно… После обеда начальник округа упражнялся на дворе. Там ему разложили детали от сломанного локомобиля. Некоторые из них, весом в четыре-пять пудов, можно было использовать в качестве гимнастических снарядов. Неудобно, конечно, но еще неудобнее везти через полсвета гири…

После силовой гимнастики Алексей разгуливал по Корсаковску и окрестностям. Городок скоро ему надоел. Очень зеленый и аккуратный, он, вообще-то, был неплох. Шоссированная главная улица, деревянные тротуары, постоянно подправляемые. Есть даже фонари! В хорошую погоду с горы открываются живописные панорамные виды. Но каторжные не зря говорят: кругом вода, а в середке беда. Местечко, где все снимают перед тобой шапки за пятьдесят шагов, быстро начинает удручать.

Начальник округа полюбил заходить в единственную в городе японскую бакалейную лавку. Хозяин ее, крепкий и дородный господин Ёэмон, говорил по-русски с грехом пополам. Но он был очень гостеприимен и всегда радовался Лыкову. Тот покупал бутылочку саки или фунт рисовых конфектов. И долго разговаривал с бакалейщиком о Японии. Ёэмон, большой патриот, хвалил родину, но с уважением отзывался и о России. В лавочке у него висели портреты двух императоров: Мэйдзи и Александра Александровича. Хозяин был вежлив без подобострастия, и это нравилось сыщику. Они пили зеленый чай из маленьких изящных чашечек и обсуждали перспективы Сахалина. Торговец сокрушался, что остров плохо освоен, а у населения нет денег. Грозил закрыть лавку и вернуться в Японию. Но иногда к нему заходили рыбаки с пришедших ночью шхун и закупали много риса и сушеных овощей. Или появлялись стеснительные айны с восточного побережья и тоже что-то приобретали у сизама[46]. Ёэмон веселел и говорил: ну, еще поживем тут… Лыков поддакивал, а сам думал: что же ты не уезжаешь? Все японцы в округе были у него на подозрении. Хоть этот Ёэмон. На какие средства он существует? Японской торговле на Сахалине строили искусственные препятствия, чтобы она не создавала конкуренции магазинам колонизационного фонда. В итоге и там, и там было скудно, но власти упорствовали в препонах. Возводить их – любимое занятие русской администрации. Хлебом не корми, дай кому-нибудь затруднить жизнь… А Ёэмон держится, не падает духом. Что привязало этого человека к крохотной лавке и мизерной торговле?