Желудок Петера бунтовал, требуя пищи, но он старался не отвлекаться — он знал, где-то тут хранятся записи Грэма. Вдруг он увидел Бена, неподвижно стоявшего в дверях. Его лицо было бледным, плечи опущены.

— Бен, что случилось?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Давай. — Петер оторвался от чтения.

— Мы ошиблись.

— В чем?

— Мы ошиблись, Петер, и мы в опасности.

Бен говорил безжизненным голосом.

— О чем ты говоришь?

— Мы в опасности, нас могут убить. Я знаю, что за образцы купил Грэм.

Петер вскочил так резко, что у него закружилась голова. Он пошатнулся, все поплыло перед глазами. Бен сказал:

— Грэм — безумец. Они все сумасшедшие. Никогда, ни при каких обстоятельствах они не должны были этого делать.

Страшные крики продолжались почти час.

Если бы не дети, Эмма забилась бы под дерево и заткнула уши, чтобы больше ничего не слышать. Мужчины и женщины умоляли прикончить их. Некоторые выли, как собаки, другие кричали, задыхаясь, издавали жуткие протяжные вопли. Палачи словно исполняли на их телах оперу человеческих мучений.

Матильда и Оливье, казалось, ничего не слышали. Эмма не могла понять, привыкли они уже к этим ужасам или просто больше ничего не воспринимают. К этому нельзя привыкнуть. Они больше не хотят этого слышать, вот и все.

Тим молча прокладывал дорогу, продвигаясь вперед. Он высматривал дорогу к следующему спуску, на запад. Эмма была на грани нервного срыва, ноги не слушались ее, но дети не выказывали никаких признаков усталости. Просто невероятно, на что способно сознание, особенно детское, когда оно борется за выживание. Это хороший урок. К своему стыду, Эмме пришлось окликнуть Тима и попросить передышку. Она достала бутылку воды, и они тут же выпили все до капли.

— Не стоит здесь задерживаться, — настойчиво сказал Тим.

— Все стихло. Вы думаете, они будут нас преследовать?

— Ни секунды в этом не сомневаюсь.

— Я надеюсь, они не знают, что дети с нами. Наверное, они ищут их рядом с ангаром…

— Не надейтесь. Цепь висела слишком высоко, чтобы дети могли ее сами снять. Но даже если они сами не обратили на это внимания, пленники им все рассказали, пытаясь спасти свою жизнь.

Эмма смотрела в долину, казавшуюся такой мирной. Внизу неожиданно вспорхнула стайка белых птиц.

— Это они, — сказал Тим. — Они вышли на наш след.

Матильда услышала его слова и стала с ужасом озираться. Эмма прижала ее к себе.

— Мы с вами, — успокаивала она ее, гладя по голове. — Не бойся, мы вас не бросим.

— Прежде чем идти к перевалу, пойдем в обход. Нужно запутать следы. Идемте быстрее.

— Тим, дети не смогут все время идти так быстро.

— А вы?

— Я могла бы, но…

— Тогда идите вместе с Матильдой. Она хороший ходок, с ней не будет проблем, а я возьму мальчика.

Оливье испуганно посмотрел на него снизу вверх. Он был готов заплакать.

— Тебе нужно идти с Тимом, — объяснила Эмма, — это очень важно.

Оливье вопросительно посмотрел на сестру, она кивнула и сказала «да», и мальчик встал.

Тим закинул дробовик за спину, подхватил ребенка, а свободной рукой стал хвататься за ветки и лианы. Эмма и Матильда шли за ним, взявшись за руки.

Солнце скрылось за тучами, почти ничего не было видно, и все же через двадцать минут они подошли к отрогам горного хребта. Теперь под ногами была не сырая земля, на которой четко отпечатывались следы, а скользкие камни. Тим заставил их пройти метров сто на север, пока обувь не очистилась от грязи. Потом они пошли обратно.

— Если нам повезет, они решат, что мы пошли через другой перевал к Ханававе, — сказал Тим.

— Не знаю, что бы я без вас делала, — вздохнула Эмма.

Через несколько минут совсем стемнело.

— Нужно где-нибудь укрыться.

— Эмма, мы не можем позволить себе долгий привал.

— Мы в таком темпе долго не выдержим. Дети уж точно.

— Будем идти, пока сможем. — Тим крепче обхватил мальчика и ускорил шаг.

Оливье сидел у него на руках, привалившись к плечу и чувствуя себя в безопасности. Эмма и Матильда переглянулись, и Эмма поняла, что девочка доверяет ей.

Они перебрались через узкое ущелье.

Эмма и Матильда шатались от усталости. Даже Тим шагал уже не так уверенно. Он все чаще пересаживал Оливье с одной руки на другую, иногда просил мальчика пройти метров сто, а сам разминал онемевшую руку.

Ночь накрыла лес, скалистые вершины и океан исчезли во мраке. Видно было не дальше чем на пятьдесят метров вперед.

Идя вдоль хребта, который был не таким крутым и не так густо порос лесом, они поднимались по тропе, широкой настолько, что можно было идти по двое.

Эмма спросила:

— Это здесь я видела сегодня утром свет?

Тим шепотом ответил:

— Да, я уже четверть часа слежу, не появятся ли какие-нибудь признаки жизни.

— Кажется, я узнаю выступ над нами.

— Еще двести метров, и мы сможем снова укрыться в лесу, не рискуя сломать себе шею.

Эмма огляделась, и ее одолели сомнения.

— Тим, вы не могли бы немного меня подождать?

— Не думаю, что это хорошая идея, — возразил он.

— Мне нужно в туалет…

— О, извините. Я думал, вы собрались искать этот ваш свет.

Эмма оставила Матильду с Тимом и залезла наверх. Она вернулась меньше чем через минуту.

— Я так и думала! Перевал, который я видела утром, был выше, вот почему мы заметили свет. А оттуда, где вы стоите, ничего не видно! Свет был немного выше.

— Эмма, зачем это вам нужно?

— А вдруг это шанс найти еще кого-то из тех, кто остался в живых?

— Это шанс броситься волку в пасть!

— Тогда ждите здесь, а я пойду и посмотрю.

— Эмма! Эмма!

Но она уже исчезла.

Эмма пробиралась среди редких кустов, стараясь подобраться поближе к тому месту, где мерцал свет. Ее глаза привыкли к темноте, она осторожно обходила камни, готовые сорваться вниз со склона. Она подошла совсем близко и увидела пещеру, вход в которую был освещен янтарными отблески огня.

Огонь! Они развели в пещере костер!

Эмма распласталась на уступе и вытянула шею, пытаясь заглянуть в пещеру.

У входа появился какой-то человек в белой рубашке в черный горошек, он не был похож на жителя Маркизских островов, скорее на француза с материка. Напротив него сидел усатый мужчина — похоже, кто-то из местных — и тихо разговаривал с женщиной. Другие фигуры расплывались в темноте. Люди были напряжены и вздрагивали каждый раз, когда кто-нибудь повышал голос.